Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
Я представил себе, что машину придется тащить через три таможни (хорошо хоть, что растаможку не надо было делать), потому что еще надо было залететь в Грецию, и ужаснулся. Но я понимал, что я уже ничего не решаю. В то мгновение, как я увидел эту машину, я лишился права выбора. Я хотел, чтобы она была… У кого, кстати? У Вани? Или все-таки и у меня тоже?
Черт, я не мог оторвать от нее глаз. И я совру, если скажу, что даже не думал о том, что будет, когда я ее распакую, вставлю батареи, в машину и в пульт… Возьму его в руки. Два джойстика, вперед-назад и налево-направо. Пошел. Стоп. Стоп. Надо было все-таки держать себя в руках.
Ну вот почему у меня в детстве не было такой машины? Я думал, что давным-давно избавился от этого глупого вопроса. Избавился, когда только начал покупать Ване и Маше подарки. Избавился, потому что ответ был ясным и знойным, пробирающим до костей, как солнце в пустыне, по которой колесил Молния Маккуин, готовясь к мировому чемпионату. Не было, потому что и быть не могло. И если продолжать думать об этом, то можно умереть от зависти к собственному ребенку или от сочувствия к себе, пустившему на ветер, промотавшему без пользы и счастья свое детство. Вот я и не думал.
И теперь, глядя на эту машину, думал опять. В общем, я сказал, что покупаю эту машину. Продавец итальянец, примерно моего возраста, вопросительно посмотрел на меня: «Эту?!» Я кивнул. Он тоже кивнул, понимающе, имея в виду, что я сделал хороший выбор. Там ведь было много машин, в этом магазине. Он даже вздохнул как-то завистливо, что ли. Я еще успел подумать, что он ведет себя как способный консультант в автосалоне, который дает клиенту понять, что если бы он что-то такое выбирал для себя, то уж он точно не прошел бы мимо именно вот этой, но, конечно, не может он себе это позволить по ряду причин, и, между прочим, та, что просто денег у него нету, далеко не на первом месте…
Я успел подумать обо всем этом, прежде чем понял, что происходит на самом деле. А на это мне потребовалось ровно столько времени, сколько ему потребовалось, чтобы подойти к машине, стоявшей на витрине, опустить ее на пол и взять в руки пульт.
Я махнул ему рукой – «не надо показывать, я все понимаю насчет этой машины, времени у меня нет, заворачивайте», – но он холодно покачал головой. И я поразился перемене, произошедшей с этим человеком. Глаза его горели. Он высунул кончик языка – и повел машину по магазину. Это была настоящая гонка, а он был гонщик. Он виртуозно обходил все препятствия – зеленый танк, замок для Барби, три велосипеда, он проскочил между колес огромного грузовика… Он дал один круг и пошел на второй. Потом дал задний ход, повторил все эти маневры и счастливо рассмеялся, утирая выступивший на лбу пот. Так смеялся Молния Маккуин, вышедший на трассу кольцевой гонки и осознавший, что он по-прежнему – лучший. В общем, я понял, что он – такой же больной, как и я. И что у него тоже было трудное детство. А может, и не было никакого трудного детства. Просто вот такие мы придурки.
Он протянул мне пульт. Я подумал, что он все понял насчет меня так же, как я насчет него. Я не взял, чтобы не позориться. Ну все равно так, как у него, не получилось бы. Он опять кивнул, подошел уже к кассе, а потом резко повернулся ко мне и опять протянул пульт. Ну, я, в конце концов, не совсем уж законченный идиот, чтобы отказываться от счастья, которое само идет мне в руки.
И я попробовал. Получилось не сразу. И когда получилось, то не так, конечно, как у него. Но было же видно, что я тоже могу. Что я, в конце концов, первый раз за рулем этого болида. Я надеялся, что все это видно.
Когда я пришел в себя, оказалось, что вся остальная жизнь в детском магазине остановилась. Несколько человек, бродивших по залам, теперь стояли и молча смотрели на меня. Они, по-моему, боялись пошевелиться, и не потому, что не хотели мешать моему счастью, а потому, что на самом деле очень боялись, что машина врежется в них на полном ходу.
В общем, когда я расплатился, все, по-моему, испытали большое облегчение. Я успел напоследок еще прихватить розовый домик для Барби или, вернее, для Маши, потому что это была такая палатка, в собранном виде с меня ростом. Я понимал, что подарки Маше и Ване должны быть равноценными.
В Москве выяснилось, что этот домик к Барби не имеет никакого отношения и что я привез домик феи из какой-то сказки. Но это не имело, конечно, решающего значения.
Ваня схватил коробку с машиной трясущимися руками. Он порвал ее с недетской силой. Он сам вставил батарейку типа «крона» в пульт и немного запутался с шестью батарейками для машины. Но он все равно отказывался, чтобы я ему помогал, пока не понял, что все-таки не справится со всеми этими плюсами и минусами. Все это время он что-то шептал и кряхтел, стоя на коленях. Я стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, потом помог чем мог.
Ваня поставил машину на пол. Взял в руки пульт.
– Папа, хочешь попробовать первым? – вдруг спросил он.
– А ты, Ваня?! – потрясенно переспросил я.
– Я потом, – сказал он.
Что тут значат слова благодарности? Ничего. Вообще ничего. Я, конечно, не ожидал такого благородства. Я даже подумал, что он в последний момент чего-то испугался. Может, он испугался, что не справится с управлением, и решил подглядеть, как это делается. Но, с другой стороны, он прекрасно знал, как это делается. С такими пультами он водит даже катера по озерам.
Я посмотрел на него. Нет, он ничего не боялся. Значит, он в каких-то принципиально важных для человека вещах понимал, по крайней мере, не меньше, чем этот продавец из магазина.
Я взял в руки пульт.
– Молния, давай! – крикнул Ваня Я втопил.
«Не смей этого делать!»
Я привел Машу в детский сад в середине дня. Она стала раздеваться. Здесь была вся группа. Мне что-то сказала воспитательница, отдала какую-то тетрадку и вышла. Потом я увидел, что Маша подошла к одной девочке и быстро стукнула ее по голове.
– Ты чего?! – Я подбежал к ней и развернул к себе. – Как ты можешь?! За что?! Не смей этого делать!
Она посмотрела на меня и ничего не сказала. Я только уже в который раз удивился, какое же, господи, бездонное отчаяние может вдруг возникнуть в детских глазах. Хотел написать «ни с того ни с сего», но я знаю, знаю что на самом деле у этого отчаяния всегда есть какая-то слишком настоящая причина.
Она отошла к ящичку ее раздевалки, открыла его, спряталась за его дверью. Я прикрыл дверцу и увидел, что она плачет. Не раздалось ни звука. Просто слезы градом катились из ее глаз.