Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
– Аня ее первая ударила, – подошел ко мне мальчик, стоявший рядом.
Ну вот, подумал я, одним профессиональным борцом за справедливость на свете стало больше.
– Ты что, все видел? – спросил я.
– Мы все видели, – сказал он.
– И что?
– Анька первая ее ударила. Маша первая никого не бьет.
Я оглянулся. Вокруг меня стояла довольно большая компания. Они все только что вернулись с прогулки, раздевались и теперь застыли на полдороге. Один мальчик стоял без шапки и в одном сапоге, у другого лямки комбинезона болтались на животе. Две девочки расстегивали друг дружке куртки и стояли теперь, схватившись за руки. Еще один мальчик сидел на стуле нога на ногу и напряженно смотрел на меня.
Я, честно говоря, впервые за тридцать с лишним лет оказался в таком коллективе. Последний раз я был в таком коллективе равным среди равных.
Они все ждали от меня чего-то. Но и я от них тоже.
Вообще-то Маша говорила о проблемах в детском саду. На днях она сказала, что дружит теперь только с мальчиками, потому что девочки ненадежные, а с мальчиками у нее проблем нет. Теперь я видел, что не только у нее нет проблем с мальчиками, а и у мальчиков с ней тоже нет проблем.
– Вы почему застыли-то? Раздевайтесь, – сказал я. – Вас ждут. Вам есть пора. И спать пора.
Они не среагировали. Я обнял Машу. Она не оттолкнула меня, но и не обняла в ответ. Она просто стояла так же, как стояла, и по-прежнему плакала.
– Почему вы вообще друг друга бьете?! – спросил я их. Это было очень глупо. Чтобы получить ответ на этот вопрос, начать надо было, так сказать, с себя.
– Счеты сводим, – пожал плечами тот же мальчик, который разговаривал со мной.
Это прозвучало так смешно, что я не выдержал и улыбнулся. Остальные дети не поняли этой улыбки и закивали головами, давая понять, что мальчик не пошутил и что они и в самом деле просто сводят счеты друг с другом. А это было уже не смешно. Я почувствовал, что мне не место среди этих людей. Или вообще среди людей. То есть я почувствовал себя просто животным.
Я подошел к девочке, которую ударила Маша. Все, что я здесь делал, было настолько неправильно и невпопад, что мне все равно уже нечего было терять.
– Ты правда первая Машу ударила? – спросил я.
– Да, – сказала она, весело глядя на меня. – Сначала она меня ударила, потом я ее!
Она как будто пропела эти слова. Она даже головой качала в такт своим словам.
– И зачем? – спросил я.
– Неважно, – сказала она.
Подойдя к Маше, я негромко попросил у нее прощения. Так, чтобы этот паренек по возможности не услышал. Я-то видел, что он прислушивается. По-моему, он все-таки услышал.
Маша кивнула. Но на самом деле мои слова не произвели на нее никакого впечатления.
Я подумал, что же мне теперь делать. Идти разбираться с этой девочкой? Как-то глупо. Еще что-то говорить Маше? Да я уже вроде все сказал. И я уже сильно опаздывал к тому же.
– Детство, – сказал я им, – не трогайте друг друга, понятно?
Они промолчали.
Маша смотрела на меня с какой-то мольбой в глазах. Она не хотела, чтобы я уходил. На ее глазах случилась огромная несправедливость. Наверное, она думала, что я еще могу как-нибудь исправить ее. Но я уже сделал все, что мог.
Она стирала со щек слезы и все так же молчала. Черт возьми, мне давно пора было быть в другом месте.
В дверях я обернулся. Этот мальчик подошел к Маше, взял в руку пучок ее длинных волос и помахал получившимся хвостиком сначала перед ее носом, а потом провел им по лицу. Она не смогла сдержать улыбки, хотя даже не посмотрела на него.
Она смотрела на меня.
Потом, мне кажется, я во всем разобрался. Этот парень, который взял на себя смелость поговорить со мной, на самом деле просто хотел, чтобы я заступился за Машу. Он и сам мог это сделать. Он мог легко тут разобраться со всеми. Он тут, по-моему, вообще был таким полицейским, как в энхаэловском хоккее, таф-гаем. Но он видел, что тут есть Машин отец, и дал мне шанс проявить себя достойно. Это был акт настоящего великодушия.
Жалко, что я ничего этого не понял тогда, когда надо было.
Ужасно, что ничего с этим уже нельзя сделать. Надо теперь просто с этим жить.
И я вот думаю, что дети, конечно, все очень быстро забывают в таком возрасте, но некоторые вещи, случившиеся с ними и в шесть лет, и в пять, и в три года, не забывают никогда. Я знаю это по себе.
И я с ужасом думаю о том, что это может быть именно такая история.
«Я лучше пойду в баню»
Машу, Ваню и их маму позвали в ГУМ, на Boscos-fashion week. Их позвали поработать. Они должны были пройти по подиуму. До сих пор признанными профессионалами в этом деле считались Ваня и Маша. Они уже несколько раз делали это. Публика, по-моему, была довольна. У Вани и Маши впечатления от этих акций были более сложными.
На этот раз, когда Алена обрадовала их новой перспективой пройти по подиуму, Маша согласилась сразу, а Ваня сказал, что у него другие планы.
– Какие? – переспросил я.
– Другие, – повторил он. – Я лучше пойду в баню. По воскресеньям Ваня обычно и правда ходит в баню, так что я удивился изворотливости этого ума.
– Вы не одни пойдете, – сказала им Алена. – Меня попросили сопровождать вас на подиуме.
Ваня очень сильно удивился. Он несколько раз переспросил, правда ли это. Доверчивая Маша поверила сразу и безоговорочно, а вот Ваня долго искал в этом сообщении какой-то скрытый смысл и даже, я думаю, провокацию.
– Ты просто посидишь с нами, а потом выпустишь нас одних туда. Толкнешь и скажешь: «А теперь идите, дети, сами, вы уже взрослые», – бубнил он себе под нос вечером. – А мы выйдем, не знаем, куда идти, все перепутаем, опозоримся, все будут смеяться. Нет, я лучше пойду в баню.
А Маша, наоборот, подбадривала свою мать. Она говорила:
– Не бойся, мы тебе поможем. Мы будем держать тебя за руки.
Перед воскресным выходом была субботняя примерка. Ваня не хотел ехать и на примерку, тем более когда узнал, что по подиуму ему придется ходить два раза: в этот день демонстрировались пляжная коллекция одной в меру актуальной итальянской марки, а потом вечерняя – не в меру актуальной. Идея организаторов состояла, очевидно, в том, чтобы после показа сделать эту одежду максимально продаваемой в магазинах ГУМа. Я, зная своих детей, думал, честно говоря, как бы эффект не оказался противоположным.