Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
– «Хроники Нарнии», – сказала она.
– Настя ее давно читает, – пояснила ее мама. – Там же много томов. И перечитывает постоянно.
«Хроники Нарнии» начинают читать уже после, по-моему, «Гарри Поттера». То есть классе в седьмом.
После обеда я улучил момент, когда Настя осталась одна, подошел к ней и спросил, кто главный герой в «Хрониках Нарнии».
Теперь она смотрела на меня как-то беспомощно и отчаянно. Я понял, что она не помнит! Ребенок-индиго не помнил, как зовут главного героя его любимой книги. Не зря спросил.
Настя между тем смотрела не совсем на меня, а все-таки куда-то в сторону. И я догадался, что она смотрит на свою маму, которая уже подошла к нам. Она опасалась оставлять ребенка рядом со мной наедине, и правильно. Близился сеанс разоблачения.
Девочка подошла к маме и что-то прошептала ей на ухо. И убежала.
– Что случилось? – спросил я.
– Понимаешь, она сказала, что в «Хрониках Нарнии» два главных героя… – ее мама назвала их имена, я не запомнил.
То есть девочка просто не хотела ставить меня в неудобное положение. Она переживала, что я этого не знаю, и не могла произнести страшную правду мне в глаза. И не произнести тоже. Поэтому с таким отчаянием и смотрела на меня. И потом нашла все-таки выход.
Тут Маша с Ваней позвали ее играть. По моей, честно говоря, просьбе. Мне казалось, ей это очень нужно сейчас.
Через пять минут из детской был уже слышен плач.
Посреди комнаты стояла Настя. У двери – испуганные Маша с Ваней.
– Что произошло? – спросил я.
– Что?! – переспросила Маша. – Ничего. Мы решили играть в прятки. Настя согласилась. Мы посчитались. Ей быть водой (ударение ставить на первом слоге). Я ей сказала: «Ты будешь водой». Она заплакала.
– Настя, – спросил я, – почему ты так плачешь? Она подняла меня глаза, в которых была какая-то просто непереносимая боль. Взгляд этот порезал меня на кусочки.
– Я не знаю, что такое «вода», – прошептала она. – Я не знаю, что такое прятки.
«Когда Маша приедет, мы досмотрим с ней этот фильм»
Не надо было этого делать. Просто не надо, и все. И главное – Маша не хотела. Она не хотела ехать в Англию.
За два месяца в школе девочка повзрослела на два года. Я ее правда не могу узнать. Жизнь – жестокая штука. И ей пришлось в этом, видимо, убедиться. Она совсем не обо всем рассказывает, и это лишний раз говорит о том, что она стремительно взрослеет. Но я понимаю, что она натерпелась. Ее не дергают за косу в те редкие дни, когда мама заплетает ей косу; ее не тыкают карандашом в спину на уроках одноклассники, прозрачно намекая о неразделенной любви, потому что у их любви нет шансов остаться неразделенной; второклассники ей не ставят подножек на переменах, потому что это она их ставит…
Ничего этого нет. Но ей нечеловечески тяжело – просто потому, что по-другому и быть не могло в первом классе, куда почти все ученики пришли из одной группы в детском саду. У нее нет в школе подружки, потому что в первом классе всего три девочки и она одна из них. Зато у нее есть друзья – именно те, которым она ставит подножки без риска получить подзатыльник.
И когда стало известно, что у школьников из начальных классов есть шанс полететь на восемь дней в Англию, обрадовалась не только она, но и я тоже. Я подумал, что девочка заслужила это счастье. Главное, что и она так подумала сначала.
Меня не очень насторожило, что в результате в Лондон полетела только одна первоклашка, то есть Маша. Хотя собирались все. Я вообще был занят другими делами и контролировал этот процесс самым краем сознания. Я понимал, что где-то делается ее паспорт, куда-то сдаются деньги, я отдавал себе отчет в том, что все идет хорошо. И душа моя, можно сказать, отдыхала на мысли о том, что Маша скоро увидит этот город, а он увидит ее.
Потом она сказала мне:
– Я не хочу ехать в Лондон.
– Почему?
Я необыкновенно удивился.
– Мне страшно, – сказала Маша.
И вот тут мне тоже стало страшно. Я вдруг понял, на что я обрекаю ее. Машу, девочку шести с половиной лет, которая никогда в жизни ни на одну ночь не разлучалась не только со своей мамой, но и со своим братом (с той секунды, как он у нее появился). Ну вот не было такого ни разу в ее жизни. Слава богу, девочка всегда приходила ночевать домой (как и ее мама). Она несколько раз отдыхала за границей, но была там с людьми, с которыми пошла бы, не сомневаюсь, в разведку, если бы знала, что это такое. Это же все-таки были родные люди.
А теперь она гораздо раньше меня поняла, что в Лондоне не будет ни Вани, ни ее мамы, ни меня и что разведка будет боем.
И она подошла ко мне и сказала, что не хочет ехать в Лондон, потому что ей страшно. Ей было трудно это сказать, потому что она очень хотела поехать. Видимо, ей было очень страшно.
Я не знал, что ей ответить. Я понимал, что она, конечно, хорошо все взвесила.
– Маша, – спросил я, – ты часто думаешь про эту поездку. Я правильно понимаю?
– Да, – сказала она. – Всегда думаю.
– Тебе страшно, потому что ты не знаешь, с кем ты будешь ночевать?
– Я знаю. С учительницей. Меня предупредили.
– Тогда что?
– Мне страшно.
– Страшно, что ты не знаешь, как надо, английского языка?
– Не знаю.
– Или что тебя не пропустят через границу?
– Хорошо бы, – сказала она, и я засмеялся и подумал, что я все-таки привыкаю к тому, что она взрослеет, медленней, чем это происходит на самом деле.
– Тебе страшно без нас? – задал я наконец вопрос в лоб.
– Без вас? – переспросила она. – Да. Без вас очень страшно. Я боюсь, папа!
Я знаю, что я должен был после этого сделать. Я должен был сказать, что она никуда не едет, и она испытала бы такое же счастье, как в тот раз, когда узнала, что едет.
– Жалко, – сказал я. – Жалко, что ты не увидишь Музей восковых фигур. А всего остального не очень жалко.
– Ничего страшного, – сказала она. – А каких фигур?
Мне надо было остановиться. Но я ей подробно рассказал каких.
– Моего роста? – недоверчиво переспросила она, мысленно сравнивая восковую фигуру со своим бэби-берном Катей.