Весёлый Роман
Шрифт:
Мамa обтерла пыль на серванте.
— Нужно будет гуся купить, — сказала она. — Я запеку с яблоками. И красные такие фрукты с кислыми зернышками, грузины продают. Они их по-военному называют — гранаты… Пойдешь со мной на базар, — посмотрела она на меня так, будто я когда-нибудь отказывался. — Тяжело мне корзины таскать.
Странное дело. На последних выборах в Верховный Совет Украины наш участок выбирал Василия Степановича Бокуна. И повсюду, даже на двери нашего подъезда, висели листки с его портретом в центре и с биографией. Не было там ничего подобного; Там
Может, потому и смотрел он на меня так… Смотрел на меня так потому, что думал, каким был бы его сын, если бы не этот страшный след «свободы воли электрона».
Мне казалось, что так можно идти без конца. Все пригнано, и ботинки по ноге, и настоящая лыжная погода, когда лыжи скользят легко, словно по воздушной подушке, и лыжня накатана, и впереди Николай, а за мной Виля, и в сердце словно что-то звенит серебряным звуком, как бандура, которую сделал дядя Петя из скамьи подсудимых. Ею любовались теперь в далеком Монреале.
Мы вышли на опушку соснового леса, и вдруг откуда-то из-под лыж вынырнул ушастый комок и прыжками понесся к лесу. Виля вложил пальцы в рот. Фьюить — рассекло воздух, а заяц наддал и скрылся между деревьями.
Лыжня свернула в лес, я шел все тем же свободным, широким шагом, лыжи упруго, как хорошие мотоциклетные амортизаторы, отзывались на неровности лыжни. Снег придавил сосновые ветки, они опустились книзу, все сосны стали похожими на ели.
Дятел в красных лыжных штанах и пестрой шапочке, в черном свитере с белым узором отбросил в снег свои лыжи и присел отдохнуть на ветке.
Мне было очень хорошо. Оттого, что все это уже кончено, что нет больше Веры и Виктора, и что не нужно улыбаться и лгать, и говорить неправду, и бояться обидеть Веру, и бояться, что она поймет, что я больше не могу терзать ее и терзать себя…
Все это было уже позади, там, за деревьями, за снегом, а тут были только скорость, морозный воздух, и правда, и свобода.
«Хорошо, если бы пошел снег», — подумал я.
И сейчас же, словно в ответ на мое желание, посыпался прямой и редкий, крупный и бесшумный снег. Хлопья обжигали лицо, и было от этого приятно и щекотно.
Мы вышли на большую поляну. Николай остановился, встал поперек лыжни, воткнул палки в снег и снял перчатки. Его мохнатый красный свитер спереди стал совсем белым от снега. Похлопывая себя по груди перчатками, Николай сказал:
— Передохнем.
Я посмотрел на свою перчатку. На ней лежала снежинка. Звездочка немыслимо точных и прекрасных пропорций. И сейчас же рядом легла другая, еще более красивая. Я с самого детства не рассматривал снежинок. А сейчас удивился — неужели правда, что среди миллиардов миллиардов этих крохотных кристаллов замерзшей воды нет ни одного, который точно бы повторял другой?
Я вдохнул поглубже морозный воздух. Пахло чем-то знакомым и хорошим. Откуда я это знал? Так уже когда-то было. Но что это?
— Послушай, — сказал я Николаю. — Откуда здесь пахнет арбузом?
— Арбузом? — удивился Николай. — Я не чувствую.
— Это снег, — сказал Виля. — Свежий снег в лесу всегда так пахнет.
Я где-то слышал или читал, а может, и сам придумал, что в жизни все происходит в секунды и минуты, а не в дни и годы. В какую-то минуту мы умрем, и в минуту родились, и в мгновения совершаются открытия. И мир Эйнштейна, мир невообразимо коротких мгновений, — это и есть наш реальный мир.
Но теперь я понял: реальный мир человека — это мир событий, которые происходят постепенно, продолжаются долго и поэтому становятся привычными, незаметными.
Скажи человеку, что он будет дружить с каким-то другим человеком, искренне дружить, уважать его и одновременно обманывать его с женой этого же человека, — не поверит. Скажет: не может быть. Но когда это происходит длительное время и постепенно, оказывается, что даже это возможно.
Или скажи Николаю, когда он привязал к багажнику коробку с яйцами и посадил Лену на заднее седло, что это Лена будет его женой, что у них скоро родится дочка Маринка, что он перестанет ездить сначала на кроссовом, а потом и на дорожном мотоцикле, Николай ответил бы, что он интересуется только научной фантастикой, а сказок не любит. Но Маринке уже два с половиной года, а Николай переменился так, что стал совсем другим человеком. И сегодня уезжает. Надолго. В Ялту. С женой. С Леной.
Первый раз я заметил, что с ним что-то не так с месяц назад. Мы возвращались из клуба. Пешком. Я перебирал двигатель, а Николай в те дни уже не ездил на мотоцикле. Но я как-то не придавал этому значения.
Киев — гористый город. Чуть ли не на каждой улице то подъем, то спуск. Мы шли в гору через парк. И вдруг Николай сказал недовольно:
— Ну что ты все бегаешь? Мы ж прогуляться собирались, а не бегать наперегонки.
Я оглянулся на Николая. Он задыхался, лицо у него как-то посерело и покрылось мелкими капельками пота.
— Что с тобой?
— Да ничего, — отмахнулся Николай. — Нездоровится немного.
И вот теперь ему нужно в Ялту. Врачи установили, что у него туберкулез. Я вообще считал, что эта болезнь уже ликвидирована в нашей стране, да и читал где-то, что туберкулез теперь совершенно не страшен, что есть новые антибиотики, которые его в два счета ликвидируют. Все это я выложил Николаю.
Николай в ответ грустно усмехнулся и сказал, что если ему не поможет Ялта, то в дальнейшем он будет лечиться только у меня.
Родители Лены, как только услышали о туберкулезе, сразу же уехали с внучкой Маринкой в Ессентуки. Может, это и правильно — забрать ребенка, чтоб не заразился. И все-таки…
Я сносил в такси чемоданы, и одна штука показалась мне очень странной. Ну, как бы это объяснить… Николай не старался мне помочь. Он просто стоял и смотрел. Нет, мне не нужна была его помощь. Но если такой человек, как Николай, стоит и смотрит, как его товарищ тащит и укладывает в багажник такси чемоданы, значит, этому человеку очень плохо. Значит, с ним произошло что-то такое, от чего он стал совсем другим.