Весёлый Роман
Шрифт:
Виля, конечно, здорово умеет подо все подвести философскую базу, но мне думалось, что всем нам не хочется назад не только в общественном смысле. Каждому из нас и лично не хотелось назад. Нам было интересно: а что же будет дальше?
Мы возвращались, когда уже стемнело. Шли на хорошей скорости. Мотоциклы просто ввинчивались в пространство. Мы догнали какого-то парня на новенькой «Паннонии», укрывшегося за прозрачным щитком. Он обеспокоено поглядывал на нас в зеркальце заднего обзора и свернул поближе к обочине,
Наши ребята не ставят на свои машины модных теперь ветровых щитков из органического стекла. Это треп, что они улучшают аэродинамику. В действительности они снижают скорость. А при боковом ветре этот щиток действует как парус, мотоцикл бросает в сторону, при поворотах еле удерживаешь руль. В общем, нам это ни к чему.
И зеркал заднего обзора мы тоже не ставим. Нас интересует только то, что впереди. А что сзади, то уже сзади.
По телефону обычно звонят мне. И мама и батя редко пользуются телефоном. Разве только Федя им позвонит. Или я. Что задерживаюсь и приду поздно.
Я снял трубку.
— Я слушаю.
— Здравствуйте, Роман Алексеевич, — сказал незнакомый мужской голос. — Алексей Иванович дома?
— Дома. Сейчас позову.
Не привык я, чтоб меня называли Романом Алексеевичем. Батя подул в трубку.
— Альо… Нет, в субботу никуда не собираемся… Дома, дома… Приезжайте, очень будем счастливы… Так и договорились.
Батя снова подул в трубку и положил ее на место.
— Василий Степанович, — сказал батя маме. Он был явно польщен. — Хочет к нам в субботу приехать. С дочкой. Так я сказал, того… Чтоб приезжали, значит.
— А жена?
— Про жену он не говорил. Может, и у нее платья не нашлось подходящего.
— Что ему от тебя нужно? — спросила мама. Она не терпит, когда над ней подшучивают.
— Что ему может быть нужно? Просто в гости. Мы к ним, они к нам.
— Просто в гости заместитель Совета Министров не станет ездить.
— Станет, станет. И Феде нужно сказать, пусть придет со своей Светой. Это всем от него чего-нибудь нужно. А он просто хороший мужик. Крепкий.
— Крепкий, — поддержал я батю. — И пьет крепко.
— Чего ты мелешь? — рассердился батя. — Василий Степанович совсем не пьет. Нельзя ему. У него от желудка только половина осталась.
— Что же, по-твоему, он тогда за воротник лил?
— Воду он пил. Минеральную. Ему всегда наливают в бутылку из-под водки. Чтоб гости не стеснялись.
— Так для чего ж он крякал и морщился?
— Для блезиру.
— Все у них там для блезиру, — обозлился я, вспомнив Василия Степановича с его крупной лысоватой головой и редкими светлыми бровями над небольшими веселыми глазами. — И улыбаются они для блезиру, и разговоры про то, какую ты книгу сейчас читаешь и какой фильм видел, для этого же самого.
— Много ты понимаешь! — поморщился батя так, как морщатся, когда идут по воде и вдруг чувствуют под ногой что-тo липкое и противное. — Василий Степанович из соседнего села.
— Ну и что?
— Я про него давно знаю. Редкий мужик. И жизнь у него нелегкая. Не дай бог никому.
Знал бы я раньше то, что рассказал батя, я б, наверно, совсем иначе смотрел тогда на Василия Степановича. И на асфальтированные дорожки, обсаженные розами, на его даче. И на эту его дочку Валю, и разговорчивую жену.
Перед самой войной Василий Степанович закончил Тимирязевскую академию, а в армию его взяли политруком. Воевал, дослужился до звания не то старшего лейтенанта, не то капитана — батя не помнил. Несколько раз его ранило. Одно из ранений было в живот, и ему вырезали часть желудка. Когда кончилась война, он вернулся в свое село к матери и сыну. Жена его бросила, вышла за другого и переехала с новым мужем в Ленинград. Партийных работников тогда не хватало, и его, как бывшего политрука, к тому же с агрономическим образованием, взяли инструктором райкома партии.
Сыну его тогда уже было лет девять. По словам бати, хороший был пацан — крепкий, рослый, самостоятельный. Пошел он на ставок рыбу ловить. Натягал добрую вязку. Там у них карпы водятся. И караси.
Уже домой возвращался, а навстречу ему два солдата. Веселые — война недавно закончилась. Один солдат пошутил:
— Сама к нам уха идет. Отдай рыбу! — И наставил на мальчика автомат.
А пацан в ответ: Сами наловите.
И вдруг — автоматная очередь. В голову. Прямо в лицо. Солдат нечаянно на спуск надавил.
Потом был суд. Весь район трясло. Прокурор требовал смертного приговора. Солдату этому. И тут вдруг попросил слова Василий Степанович. Он сказал, что потеря сына для него, конечно, безвозвратна, и сам он не знает, как ему жить дальше. Он, понятное дело, не рассказывал на суде про свое ранение, но люди-то знали, что после операции он не может больше иметь детей. Дочка у него чужая. Это второй его жены. Но, сказал он, столько уже было смертей на этой войне… И смерть этого молодого солдата не поднимет из могилы его сына, и нет у него к солдату мстительного чувства, потому что солдат выстрелил случайно, по своей ужасной неосторожности.
Сколько там было людей — все плакали. Судья плакал. Солдата присудили, конечно, но уже не к расстрелу.
Остался Василий Степанович вдвоем со своей старухой матерью. Работал сначала в обкоме, потом председателем облисполкома, а потом уже его и первым заместителем Председателя Совета Министров назначили.
— Сколько лет прошло, — сказал батя, — и все равно — я так догадываюсь — до сих пор он о сыне горюет… А так он человек простой. И к людям внимательный и добрый.