Весеннее солнце зимы. Сборник
Шрифт:
Или с Петькой? Или еще с кем другим? Хотелось думать, что одна. А если не одна — что тут же отошлет случайного провожатого, подойдет, посмотрит пристально и вдруг рассмеется: «Комары не жалят?», а я подхвачу: «Поют, проклятые», и будем мы смеяться до самого утра, и ничего не нужно будет спрашивать и выяснять.
Однако летом заболела мама, а когда поправилась и еще оставалось недели две до занятий, мне что-то уже не казалась естественной и легкой эта поездка. Да и сама скамейка с пологою
Зимой я женился. Познакомился в компании с приятной девчонкой и как-то само собой женился.
Юрка за бутылкой коньяку объяснил мне этот механизм:
— Понимаешь, старик, тут нет ничего удивительного. Последние курсы, что ни говори, создают определенное поле. Все стрелки повернуты на один путь.
Окружающие, естественно, ждут от тебя этого шага, как всего годом раньше были бы неприятно удивлены…
Впрочем, что же, я и сам, в сущности, не был против своей женитьбы, своей жены. Мне только хотелось, благо коньяк попался хороший и освещение было интимное, поговорить немного о Тоне. Но Юрка опередил меня.
— А знаешь, — сказал он, — шутки шутками, а ведь я был влюблен в Антонину.
Без смеху! Очень хорошо она вписывалась…
И мне уже не захотелось говорить.
На том, казалось бы, и все. «Мисюсь, где ты?» Умели классики завершить вовремя — на полуноте.
Но однажды — это было на последнем курсе — в перерыве кто-то из ребят сказал, что меня ждут на проходной.
У двери толкались входящие и «исходящие», но не заметно было, чтобы меня кто-то ждал.
— Дядя Вася, — спросил я вахтера, — меня кто-нибудь спрашивал?
— Да вон она уже пошла, — кивнул он на улицу.
— Тоня! — крикнул я, выскакивая.
Она разом обернулась, но не пошла навстречу, даже с места не двинулась.
Это была, конечно, Тоня, но мне она показалась в этот момент малознакомой — старше, чем вспоминалась, не такой хорошенькой, более городской, что ли.
Мы стояли, смотрели друг на друга, и это отчужденное рассматривание отдавалось тупой болью в сердце.
— Ты что же раздетый? Замерзнешь.
— Я сейчас, мигом…
Как назло, гардеробщицы долго не было, мне все казалось, что Тоня за это время уйдет, я подскакивал к двери, выглядывал — Тоня ждала, повернувшись спиной к проходной.
Наконец я выбежал, одеваясь на ходу.
— Ну, здравствуй, — сказал я, стараясь держаться непринужденно.
— Здравствуй.
— Ну, как там дела? Героем еще не стала? — глупо пошутил я.
— А ты уже стал?
Юрка на это, конечно, ответил бы, что, живя в городе, героем быть не обязательно — бытовые удобства компенсируют отсутствие славы. Но я вовсе не намерен был состязаться в
Мы стояли па улице, и я не знал, куда пойти. Было сыро и холодно.
— Слушай, Антон, ты не хочешь есть? Тут неподалеку приличная пирожковая.
В кафе не повезло. В этот холодный день всем хотелось горячего. Я поставил Тоню за пирожками, а сам бросился добывать кофе. Пролезть вперед мне не удалось. Пришлось встать в хвост.
Тоня терпеливо стояла в своей очереди. Однако когда я, взяв кофе, оглянулся, там ее не было — она сидела у выхода боком к столу. Я принес кофе, Тоня хмуро сказала:
— Я пирожков не взяла.
— И правильно. Пей кофе — и пойдем.
— Ты пей, — сказала она. — Я подожду у выхода. Мест все равно нет.
Оставив кофе, мы ушли.
— А ты помнишь, — сказал я, думая о вентиляторе в кафе, — как пели комары?
— Помню, — улыбнулась она. — Ты, может быть, спешишь? Я только хотела извиниться, что так получилось тогда. За грубость…
— Да нет. Все правильно. Я ведь тоже хотел приехать, поговорить.
— Правда? — обрадовалась она.
— Да.
— Чего же не приехал?
Мимо нас спешили люди.
— Антон, я знаю одно место — там можно спокойно поговорить.
Это был старинный дом, где на лестничных площадках стояли крохотные железные скамеечки с деревянными сиденьями. Сколько живу в Москве, другого такого не видел. Правда, из-за скамеек у меня всегда возникало ощущение, словно я забрался в чужой сад и сейчас выйдут хозяева и спросят, почему я здесь сижу.
Некогда мне показала этот дом моя жена. В другое время я бы сюда не привел Тоню. Но сейчас мне было не до тонкостей.
Слава богу — на лестнице ни души. Я посадил Тоню и стал смотреть на нее. И она тоже пристально посмотрела на меня. Посмотрела серьезно — со страхом и мукой. Ну да, вот тогда я и понял, что она меня любит. Ясно понял. Без сомнений. Сомневаются, когда счастливы. А я тут же отчетливо осознал, что несвободен. Еще минуту назад я совсем не думал об этом. Главное было — поговорить. А вот теперь это стояло рядом: «Любит, любит» и «Женат, женат».
Между тем мы говорили, мы все время говорили.
— А знаешь, кто рассказал мне тогда о вашем споре? Прасковья! Вы ее не видели, а она вас слышала. Только я сначала по-настоящему не злилась, а так, смехом. Ну, ладно, мол, покажу я вам, какой он такой город, а какая деревня.
А уж потом, потом злилась.
— Почему?
— Да так… Жанна еще ваша…
— А что Жанна?
— Да приходила она ко мне. Я, мол, вас жалеючи. Они шутят, смеются, а вы можете всерьез увлечься.
— Ну?
— Расписала мне вас: Юрка — трепло и ты, мол, не лучше.