Весенние игры в осенних садах
Шрифт:
А когда однажды, едва скатившись с нее, я услышал от меланхолически улыбающейся Леси: «Ты меня любишь?» – то с огорчением подумал, что исключений не существует, точно так же, как нет исключений и для ответа на подобный вопрос: «Конечно, люблю». Впрочем, ничего в ее лице не изменилось, улыбка оставалась прежней, словно я ничего не отвечал, а она и не спрашивала, взор ее странствовал по белой пустыне потолка, провожая за горизонт невидимый верблюжий караван. Я полагал, что после этого придет черед других вопросов: «Расскажи, как ты меня любишь?» или «Ты действительно любишь меня?»,
Ибо она была исключением. Впрочем, когда через неделю, все в той же позе и с той же унылой улыбкой, она спросила: «Расскажи, как ты меня любишь?», я окончательно убедился в том, что исключений действительно не существует, как не существует исключений и для ответа: « Я люблю тебя больше всего на свете». И снова ее лицо оставалось прежним, улыбка не расползлась, не выгнулась радостно полумесяцем, глаза продолжали следить за караваном верблюдов, и я подумал: если она и в самом деле видит на потолке верблюдов, то одним из этих верблюдов могу быть я, и я непременно буду верблюдом, если дождусь следующего вопроса: «Как ты считаешь, нам свадьбу сыграть лучше летом или осенью?»
С Лесей я познакомился там же, где и с Лидой, – в «Вавилоне».
2
Стоит нам с Ольком войти в «Вавилон», как наши глаза профессиональных ебарей моментально оценивают панораму потенциального секса.
– Вон те… слева… – мурлычет Олько сквозь зубы, и мы подходим к столику, за которым ждут не дождутся чего-то две милые девушки лет восемнадцати.
Перед охотой мы с Ольком расписываем свои роли на много шагов вперед. Первым вступаю в разговор я, ведь даже если эти барышни нам совсем незнакомы, то в девяносто девяти случаях из ста девушки, посещающие «Вавилон», меня прекрасно знают.
– Привет, – начинаю я.
– Привет, – расплываются они в радостных улыбках, а их игривые глазенки так и мечутся – слева направо и справа налево.
– Вы не видели Зеника? – бросаю первое, что пришло на ум.
Они начинают вежливо что-то там городить про Зеника, который нам, разумеется, на фиг не нужен, и если бы он сидел где-то тут, я бы спросил у девушек про какого-нибудь другого завсегдатая «Вавилона». Следующая моя фраза звучит так:
– Познакомьтесь – это Олько.
Пожалуй, на этом моя функция запевалы заканчивается, далее – партия Олька:
– Девушки, что вы пьете?
Что могут пить целомудренные студентки? Ясное дело, кофе либо соки, и все же когда Олько предлагает коньяк, то никто не отказывается.
В тот вечер я был совершенно не расположен к новым знакомствам. Мы сразу заказали две бутылки «Медвежьей крови», чтобы лишний раз не дергать бармена, и, пристроившись за свободным столиком, наметанным глазом осматривали зал. Почти все столики были заняты, несколько пар виляли задницами в медленном танце. Не успели мы выпить по бокалу, как рядом плюхнулся Влодко с рюмкой коньяка. Он только что рассорился со своей девушкой и не скрывал раздражения.
– Ну и надерусь сегодня. Нервы – на пределе. Так она меня достала, так достала, что я послал ее на… Все, что мне от бабы нужно, – это ее лохматка. Но какого черта я должен ради этого себя унижать? Ведь они сами пищат от восторга, когда я вставляю им пистон, не так ли?
Влодко был известен тем, что издал несколько стихотворных книжек и горбился теперь над каким-то эпопейным романом. Знакомые девушки старались избегать его, наверное, потому, что он провозглашал им те же горделивые монологи, что и нам.
– Отчего вы поссорились? – спросил я.
– Они нашла в моих бумагах стишок, где были такие строчки:
«Я люблю твою писку розовую,
Пью пион ее лепестков».
– И эти строчки, надо полагать, были посвящены не ей.
– Нет. Они вообще никому не посвящены.
– Так что же ее разозлило?
– Ты понимаешь, у нее лоно не розовое, а красное, как жар. В этом все дело.
Влодко столь решительно вылил в себя коньяк, словно в рюмке был цианистый калий.
– Вот ты, – нацелился он в мой лоб своим жирным указательным пальцем, – ну зачем ты их воспеваешь? Разве не понятно, что этим ты совершаешь преступление против человечества? Женщины должны знать свое место, а ты им предоставляешь место рядом с собой. Да, ты – преступник. Это из-за таких, как ты, они издеваются над нами и вообще имеют нас в сраке.
– Пожалуй, ты прав, – поддакнул Олюсь. – Моя Сянька недавно выдала: недавние исследования доказывают, что женщины не принадлежат мужчинам, они подвластны Луне. Это Луна ими управляет и указывает, кого любить. Чья это работа? – обратился он ко мне и сам ответил: – Твоя!
– Послушай, кто вообще научил этих женщин читать? – продолжал возмущаться Влодко. – Ну кто додумался до такого маразма?
– Если тебя в женщинах интересует лишь лохматка, то почему бы тебе не заняться козами?
Он посмотрел на меня таким свирепым взглядом, что я подумал – сейчас грохнет бутылкой по башке.
– Ты это серьезно? – спросил, грозно высверкивая глазами.
– Ежели ты серьезно, то и я всерьез.
– Ну, тогда ты мудак!
Я ожидал худшего, поэтому воспринял Влодкову инвективу с пониманием. Он вскочил и с побагровевшей от ярости морденью пересел за другой столик.
– Слишком жестоко ты его приложил, – сказал Олько.
– Иначе не мог, мне просто тошно с ним общаться.
Неожиданно взгляд Олюся остановился на двух простушках, которые с философским видом сосредоточенно потягивали через соломинки какие-то мутные коктейли. Первая – симпатичная, худенькая, рыженькая, вторая – безнадежная толстушка. Рядом с девушками было два свободных кресла. Олюсь, не советуясь, схватил обе бутылки и, толкнув меня в бок, дескать, прихвати фужеры, почесал прямо к ним. Мне ничего не оставалось, как двигаться туда же, и пока я дошел до них, первый фонтан слов, выплеснутый Олюсем на девушек, иссяк и подошла очередь следующего фонтана. Поскольку Олюсь пришел первым и свое не упустил, мне досталось место рядом с толстушкой.