Весенняя красавица
Шрифт:
Затем папа заболел, и я бегала, чтобы дать себе передышку.
После его смерти я бегала, лишь бы куда-то стремиться.
Скорее всего, я подсознательно что-то искала, больше не привязанная к дому и не скованная страхами отца, происхождения которых не понимала. Но я ничего не находила.
И вот теперь я наконец-то бежала хоть к какой-то цели.
Если бы не запустение сада и сторожки, я бы не догадалась, что Блэквуд-холл оставили. Кирпичные стены и окна были целыми, разруха не тронула и величественный палладианский фасад с колонным портиком. Огромный
Пробежав по ступеням к парадной двери, я с высокого крыльца осмотрела большие лужайки до самой сторожки. Собак в поле зрения не было, но я все равно не собиралась оставаться на улице. Воспоминания о красной блестящей крови были еще свежи.
Двери оказались не заперты. Под скрип петель я вошла в большой зал. Меня встретили холод и тишина, нарушаемая лишь шлепаньем моих босых ног, разносившимся между куполообразным потолком и украшенными алебастром стенами.
— Здесь кто-нибудь есть? — позвала я.
Ответом мне было эхо моего собственного голоса. В этой части дома редко кто-то бывал. Если здесь осталась хотя бы экономка, она жила в крыле для слуг.
Я быстро направилась туда по узкому коридору, соединявшему центральный корпус с юго-западным крылом. Тут-то и стало видно запустение. По углам висели паутины. Всюду лежала пыль. Я перепачкала ноги, но уж лучше так, чем слушать стук каблуков в пустом доме.
Был и другой шум. Тихий звон металла. Пытаясь найти источник звука, я остановилась на пороге кухне, откуда раньше субботними утрами миссис Коллинз прогоняла нас с Гидеоном, чтобы мы не таскали свежеиспеченные булочки.
Я выглянула в окно, и мое сердце сжалось при виде земли двумя этажами ниже. Раньше там цвел южный садик.
Он никуда не делся. Просто погиб. Не зарос сорняками и полевыми цветами, выбивавшимися за четкие границы клумб. Умер. От кустарников и роз остались иссохшие пни и ветки, усеивавшие голую землю.
На мои глаза навернулись жгучие слезы. Садик был моим. Конечно, не в буквальном смысле, ведь все здесь принадлежало Блейкам. Но именно я ухаживала за ним с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы под отцовским руководством сажать семена.
Вот он, знак свыше, и я почувствовала себя дурой, цеплявшейся за последнюю надежду. Я десять лет лелеяла воспоминания о Блэквуде и стремилась вернуться. Увы, меня здесь ничего не ждало. Сама земля забрала и разрушила то, что я оставила после себя.
Разгуливать здесь не было смысла. Вместо сладкой ностальгии каждое воспоминание причиняло боль.
Дикие собаки или нет, пришло время уходить. Ослепленная слезами, я развернулась и почувствовала прикосновение к шее. Вспомнив о паутинах, я вздрогнула и попыталась скинуть с себя гипотетического жука.
Но нащупала лишь свою цепочку.
Я не смогла ее поправить. Тонкая цепь крепко обвила мое горло, и я не находила алмазного кулона.
К черту кулон. Я не находила даже конца цепи. Обернувшись, я изумленно и шокировано уставилась на блестящую золотую нить, тянувшуюся от моей шеи и исчезавшую из виду дальше по коридору.
Что за…?
В неверии тряхнув головой, я провела пальцами по тонким звеньям на своей шее и поискала застежку.
Но ее не было. Цепь обвивала мое горло, как ошейник с золотым поводком, которому не было конца.
Я пошла в зал, с тревогой осознавая, что нить не провисала. Излишек… исчезал. Или она сокращалась. Цепь висела позади меня, и никто за нее не тянул. Словно она всегда оставалась идеальной длины — от моей шеи ровно до того места, где бы ни была закреплена.
Цепь никак не заканчивалась. Она провела меня через зал с куполообразной крышей в длинную галерею, украшенную мраморными скульптурами и большими картинами. Далее — по коридору, соединявшему главный корпус с юго-восточным крылом.
Крыло хозяев. С громыхающим сердцем я прошла через общую гостиную. За опустевшими и заброшенными комнатами никто не следил, но пыли в них не было. Словно кто-то не особо тщательно делал уборку без помощи слуг.
Полупустые помещения…несколькие разрушенные. Из раскромсанной мебели сыпалась набивка. Шелковые обои висели рваными полосами. Черепки зеркал отражали мое лицо — битое стекло убрали с пола, но полупустые рамы все еще висели на стенах.
И здесь была кровь — блеклые отпечатки ладоней на стенах и выцветшие пятна на коврах. Поначалу я не признала происхождения разводов цвета ржавчины, зато теперь невольно замечала их повсюду. Кровь была везде.
Размыто, расплывчато. Будто кто-то пытался ее смыть. Чем дальше я заходила, тем больше разрушения видела. Если второй конец цепи был где-то там, я бы вскоре нашла его. Я не осмотрела лишь застекленную террасу и спальню Гидеона.
Спальня была наименее разорена, но лишь потому, что в ней осталась только кровать под балдахином, как если бы всю мебель и ковры раскрошили в пыль или выбросили.
Здесь и заканчивалась цепь, прикрепленная к ножке кровати, застланной белым постельным бельем. Оно было чистым, разве что помятым и изношенным. На нем я увидела те же пятна — не отстиравшиеся кровавые разводы.
Упав на колени, я дрожащими руками попыталась отсоединить цепь. Тогда стало ясно, что она не просто привязана к кровати. Тонкие звенья проходили сквозь массивную дубовую ножку, на другой стороне которой висела алмазная слеза. Я поднапряглась, пытаясь оторвать кулон от цепи и освободиться. К сожалению, как бы я ни тянула, она не поддавалась. Маленькие звенья впились в мои пальцы и ладони, почти разорвав кожу.
Нужно было найти перчатку или нечто подобное. В безумном порыве я скинула с себя куртку и, покрыв ею руки, снова потянула, упираясь ногой в стену и прилагая вес тела.