Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
– А может быть, именно поэтому?
– гадает Маня.
– Может быть, начальство стало догадываться? Надо нам и о самом Горохове подумать: если все откроется, он не просто вылетит, а как пробка из бутылки! Его уже никуда не пустят преподавать, ни в одно учебное заведение... А ведь у него семья!
– У кого семья, Манечка?
– спрашивает Виктория Ивановна, появляясь в окне.
Маня не успевает ответить. Ее перебивает Люся:
– У Данетотыча, мама, у швейцара нашего. Громадная семья! Жена и восемь человек детей! Они в деревне живут.
–
– интересуется Виктория Ивановна.
– Прелестные!
– с жаром расписывает Люся.
– Все блондины с черными глазами! А у самой маленькой девочки на ручке шесть пальчиков!
Мы от души веселимся: никаких деток - ни с пальчиками, ни без пальчиков - у Данетотыча нет.
– Скажите на милость, шесть пальчиков!
– поражается Виктория Ивановна и, спохватившись, спешит к плите, где, может быть, пригорает "гусарская печень"...
– Вот что я вам скажу!
– И Стэфа отчеканивает раздельно, упираясь пальцами в круглый стол и покачиваясь в такт своим слезам: - Сейчас... Я... Иду... К нему... К Горохову. Вот!
– И что ты ему скажешь?
– Что я ему скажу? Скажу: "Не-хо-ро-шо!"
– Немного!
– Могу сказать и больше, - продолжает Стэфа.
– По арифметике, скажу, мы вас ни о чем не просили, так? Так. Мы ее еще в младших классах проходили и теперь сами повторили. А по геометрии и алгебре с нами никто не занимался, так? Что же нам - пропадать? Так? Вот что я ему скажу!
– Очень грубо!
– сердится Маня.
– Грубо и неблагодарно.
Он нас пожалел - он дал нам задачи по геометрии. Он многим для нас рискнул! А мы...
Но Стэфа упрямо перебивает ее:
– Нет, я с ним еще о другом поговорю, с Гороховым! Хорошо, скажу, не давайте нам задач по алгебре - ну и что получится? Почти весь класс провалится, так? И тогда, тогда станет ясно, что с геометрией дело было нечисто. Кто-то дал нам задачи - мы и решили. А по алгебре мы задач не получили - ну и утонули, как котята в помойном ведре! Так?
Позабыв всякую осторожность, мы все в запальчивости кричим друг на друга не хуже, чем Стэфка.
Она продолжает вопить:
– Вы как хотите. А я сейчас пойду к Горохову.
– Нет!
– останавливает ее Маня.
– Нельзя тебе одной идти. Если дело раскроется, скажут: "Какие нахалы эти поляки!"
– Пусть со мной Саша пойдет, - предлагает Стэфа.
– Еще того не легче!
– недовольна Маня.
– Скажут: "Это все поляки и евреи воду мутят!" Пусть с вами идет кто-нибудь из русских девочек...
– Я!
– вызывается Люся.
Уговариваемся: пойдем в пять часов. До тех пор, говорит Маня, у Горохова побывает врач. Еще условливаемся: к четырем часам я зайду за Стэфкой, потом мы вместе с нею забежим за Люсей. И тогда все втроем на Шопеновскую улицу: к Горохову.
В общем, "штучка", придуманная Маней, состояла в том, что Горохов дал ей экзаменационные задачи по геометрии. Она передала их нам, а
Эти задачи руководители дали своим ученицам в числе многих других задач - не говоря, конечно, что именно эти задачи будут на экзамене!- чтобы они решили их, разобрали по косточкам, объяснили как можно лучше.
Вот почему Маня не взяла на себя заниматься ни с одной из групп. Этим она оберегала не себя, а Горохова. Ведь если бы эта затея провалилась, если бы начальство дозналось, что мы от кого-то получили экзаменационные задачи, а с отстающими занималась бы и Маня, - сразу стало бы ясно, от кого мы их получили. Именно оберегая Горохова, Маня осталась по виду далека от придуманной ею "штучки".
Дома обедаю, рассказываю маме и папе вкратце, что над нашим классом нависла беда и что мы с Люсей и Стэфкой идем к Горохову выручать класс, добывать задачи. Конечно, мама, по своему обыкновению, делает все возможное для того, чтобы придать мне "приличный вид": пришивает мне беленький воротничок, заставляет меня надеть новые туфли и - господи, за что мне такая мука?!
– лайковые перчатки. С ума сойти, честное слово!
– Мамочка, - пытаюсь я отвертеться от Перчаток, - времени у меня в обрез, я уж перчатки по дороге надену, на улице.
– Обещай мне, что наденешь. Обещай!
– Если не надену, пусть шакалы гложут мои кости! Пусть орлы склюнут все пуговицы с моих ботинок! Клянусь...
– "Нет, Шуйский, не клянись!" Сделай мне удовольствие,
просит мама ласковым-ласковым голосом, - надень перчатки сейчас, а то забудешь... По крайней мере, я буду знать, что ты пошла на улицу, как приличная девочка, в перчатках.
Нечего делать - надеваю... Окаянные перчатки, сколько я еще намучаюсь с ними в этот злосчастный день!
Иду сперва за Стэфкой.
Вхожу в квартиру с вывеской на дверях:
ПОРТНОЙ
ВОЕННЫЙ И ШТАТСКИЙ
АНТОН БОГУШЕВИЧ
В первой комнате сам Богушевич, громадный, громкоголосый, как Стэфка, кроит что-то из разложенной на столе материи.
На поклон мой он не отвечает, но молча смотрит на меня выжидающим взглядом.
Хочу пройти дальше, в следующую комнату.
– Вам, паненка, кого надо?
Не узнает он меня, что ли?
– Мне - Стэфу...
– отвечаю я очень растерянно.
– Стэфании нет дома.
В ту же минуту кто-то
отчаянным, дробным громом стучит изнутри в запертую дверь Стэфкиной комнаты.
– Не верь ему, Саша!
– кричит голос Стэфки.
– Я здесь.
Он меня запер! Не велит мне идти с вами...
– Запер я ее. Да...
– мрачно подтверждает Богушевич, с ожесточением кроя ножницами материю.
– Я с себя жилы зачем тягну? Я с себя жилы тягну, чтобы дочка институт скончила, образованная была. А она вот что выдумала!.. И зачем тебе это надо?
– кричит он, укоризненно кивая в сторону запертой двери.
– Ты же ж сама эту матэматику хорошо знаешь!