Весна на Одере
Шрифт:
Этот взрыв веселья погас так же внезапно, как и вспыхнул.
– Садись, - сказал человек мрачно, хотя Винкель уже сидел.
– Что? Плохо тебе? Плохо, - ответил он сам себе и, помолчав, проговорил: - Будем знакомы. Я Фриц Бюрке. Слышал про такого? А это Макс Диринг, мой помощник... Далеко пойдет, если русские не задержат, хо-хо-хо!.. Ну, Винкель, что ты будешь делать?
Винкель пробормотал что-то насчет необходимости доложить начальству.
– Начальству!
– усмехнулся Бюрке.
– Какому начальству? Ты переходишь под мое начальство... Или, может быть, тебе как офицеру вермахта не подобает состоять под эсэсовским начальством? Работали, мол, вместе,
Винкель выпил кружку вина, и у него закружилась голова. Он со страхом исподлобья глядел на эсэсовца. Тот налил ему еще кружку. Винкель выпил и эту. Ему хотелось быть пьяным.
Бюрке, помолчав, сказал:
– Не бойся, со мной не пропадешь! Мне знаменитая парижская гадалка мадам Ригу предсказала, что я умру генералом. А мне до генерала далеко, так что придется еще пожить... И вот я прибыл сюда, работать в русском тылу, так сказать! В русском тылу - на германской территории! Никогда не думал!.. И что же я вижу? Я вижу, что немцы наложили в штаны, вот что я вижу... Где здоровые силы нации? Я их не вижу... Мы как в чужой стране. Каждый раз боимся, чтобы нас не выдал какой-нибудь пруссак...
– Его глаза вдруг помутнели и налились злобой. Он продолжал: - И в эту, так сказать, эпоху меня направляют на работу в русский тыл!.. Мокрое дело, пожалуйте, Фриц Бюрке!.. Мы в вас верим, Фриц Бюрке!.. Это по вашей части, Фриц Бюрке!.. Что ж, поборемся! Фриц Бюрке - чернорабочий национал-социалистской идеи. Он не неженка, не дипломат, не оратор, а работник. Я всех убью!.. А тебя, Винкель, я тоже убью!
– закончил он неожиданно.
– Я тебе не чистенький офицерик из вермахта! Вырву руки и вставлю спички, понял?.. И сними свой платок, старый зад! Быстро! Побрить его и напихать национал-социалистской идеей до отказа!.. Пей, Винкель!
Винкель торопливо снял платок, выпил еще кружку и совсем захмелел. Он чувствовал, что Бюрке нравится ему все больше и больше. "Вот это человек!
– бормотал он, чуть не плача от пьяного умиления.
– Рр-решительный! Н-н-н-настоящий!.." - он глядел в свинцовые глазки эсэсовца с выражением рабской преданности.
Всё окружающее он теперь видел как сквозь туман. Вот Диринг исчез, потом вернулся, подошел к Бюрке и шепнул ему что-то на ухо. Бюрке встал и нетвердыми шагами пошел к входу в подвал.
Гаусс шепнул Винкелю:
– Вот он какой!..
– Хор-р-р-роший!
– пролепетал Винкель.
– Зам-м-мечательный!.. Всех убьет!..
Вдруг ему померещилось нечто страшное: из открытой двери подвала к нему медленно шел русский солдат! Винкель отшатнулся, помотал головой, но видение не пропало. Винкель вскочил с места и начал отступать к бочкам. Человек в русской форме покосился на Винкеля, подошел к столу, выпил залпом кружку вина и сказал на чистом немецком языке:
– Я иду спать, шеф... Мне пора спать.
И он быстро исчез в раньше не замеченной Винкелем дверце за бочками.
– Что такое?
– пробормотал Винкель.
– Молчать!
– тихо сказал Бюрке.
– Отправьте его спать, этого пьянчужку!
Гаусс подхватил еле стоящего на ногах Винкеля, вывел его из комнаты и с трудом уложил на солому в каком-то подвальном углу.
– М-м-м, настоящий мужчина!
– лепетал Винкель.
XV
Привиделся ли Винкелю русский солдат в эсэсовском шпионском гнезде или он на самом деле приходил сюда?
Проснувшись утром, Винкель склонен был думать, что ему все померещилось. Трещала голова после выпитого вина, и Винкель, лежа на соломе, не мог в точности определить, что из пережитого за прошлую ночь было сном и что действительностью.
Вокруг него стояли огромные бочки, из-за которых пробивался мигающий, слабый свет ночника.
Очевидно встреча с Гауссом и разговор с Бюрке были явью. Теперь, протрезвившись, Винкель уже не был в таком восторге от эсэсовца. "Придется опять тянуть лямку, - думал он.
– А если русские захватят меня вместе с Бюрке, тогда лагерем для военнопленных не отделаешься!.."
За бочками послышались негромкие голоса:
– На севере большое сражение.
– Да, слышно, как артиллерия гремит.
– Наши бросили в бой много танков.
Кто-то спросил шёпотом:
– Ты видел этого... Петера?
– Пст!
– прервал его другой.
Потом они зашептались так тихо, что Винкель ничего не мог расслышать, кроме отдельных слов и часто повторяемого имени "Петер". Впрочем, Винкель и не пытался подслушивать. В голове шумело. Пахло винной кислятиной.
За бочками послышались шаги, и голос Гаусса произнес:
– Винкель, где ты тут?
Гаусс показался среди бочек, уже готовый в путь. За спиной висел рюкзак. На пальто были нашиты разноцветные лоскутки.
– Сегодня я буду чехом, - сказал он, показав пальцем на эти лоскутки.
Винкель пошел провожать Гаусса. В конце коридора они остановились.
– Что я должен делать, не знаешь?
– спросил Винкель.
– Ходить будешь, как я... Ну и хорош ты был вчера!..
– Отвык от вина.
– После непродолжительного молчания Винкель спросил: - Что это, померещилось мне или...
Гаусс сразу прервал его:
– Ладно, не спрашивай... Ничего я не знаю. Темное дело... Специальное задание из Берлина... До свидания.
Они постояли еще некоторое время друг подле друга. Им не хотелось расставаться. Все-таки они были старые знакомые, еще с тех, теперь казавшихся прекрасными, времен, когда оба служили в штабе, а войска стояли на Висле и вся жизнь имела видимость какого-то смысла.
Винкель вернулся в погреб. Вскоре его вызвал Диринг. Задание на первый раз было дано довольно несложное. Вместе с неким Гинце Винкелю надлежало сходить за пятнадцать километров на станцию Липпенэ, побывать у одного железнодорожника, запомнить все, что тот расскажет, и вернуться с этими сведениями обратно.
– Пойдете вечером, - сказал Диринг.
– И смотрите, задание выполнить точно и к утру вернуться. Шеф приказал предупредить вас, чтобы вы не вздумали... исчезнуть... У нас всюду глаза есть, учтите это.
Вечером Винкель покинул подвал.
Гинце оказался молодым парнем лет двадцати пяти. На фронте он не был: его отцу удавалось через своего старого друга Юлиуса Штрайхера как-то спасать Гинце от военной службы. До последнего времени Гинце работал "молодежным фюрером" в одном из округов провинции Ганновер. При формировании батальона фольксштурма он отличился столь патриотическими речами, что его в один прекрасный день без всякого предупреждения, так, что он даже не успел ни о чем сообщить отцу, перебросили на сугубо секретную работу сюда. Это было за неделю до прихода русских войск.