Весна в Крыму (Преображение России - 15)
Шрифт:
– До сумерек дай бог и теперь добраться: дорога грязная, - я ведь видел.
– За один день все равно не сделаешь этого...
– Обыденкой не выйдет дело... Придется ночевать там в гостинице... Пока приедешь, - банк закроют: банки в два часа закрываются... Ехать, так завтра с утра пораньше, а нынче извозчика договорить.
– Конечно, если завтра пораньше выехать, то будет гораздо лучше, сразу согласилась она, довольная уже и тем, что может поехать.
Завтракали вместе. Лицо Федора и за завтраком оставалось деревянным.
– Князь Львов будто стоит во главе теперь, - говорил он, жуя крутое яйцо.
– Пускай
Наталья Львовна слушала Федора, и перед ней вставала не куча, а целая гора человеческих тел, едва прикрытых, а рядом другая гора грязных и дырявых шинелей, стоптанных и тоже дырявых и грязных сапог, мундиров и шаровар, которые должны будут пригодиться для других, пригнанных на фронт, - именно "пригнанных", как пригоняют гурты скота на убой. А все-таки, как ни странно казалось это даже самой Наталье Львовне, - она не чувствовала ничего, глядя на Федора, кроме очумелости: сидит за одним столом с нею чужой ей человек. Он - муж ее, но чужой, и это проникало в нее, как страх... А страх был такой ошеломляющий, что хотелось вот сейчас вскочить из-за стола, выскочить в дверь и бежать куда-то по улице... Куда?
– все равно куда.
Вот почему она действительно вскочила и даже вскрикнула:
– Я поеду!.. Я сейчас же поеду!
Тогда Федор, одолев крутое яйцо, сказал хозяйственно, повторяя уже однажды сказанное:
– Прежде всего нам что надобно сделать? Прежде всего надобно денег в банке взять, - человек, который без денег, это не человек, а шваль! Деньги же мои, хотя их не так уж теперь много осталось, в симферопольском государственном банке лежат. А мне, в моем сейчас положении, ехать за ними нельзя, - вот какое выходит дело! Я поеду, а там везде сыщики: заметят, что возраст у человека военный и собой незаметно, чтобы хворал чахоткой, сейчас к тебе проберется бочком, и пожалуйте бриться... Не иначе, как придется тебе поехать, - а я тебе чек на полторы тысячи рублей дам, - такое дело!
Когда Наталья Львовна вскрикнула: "Я поеду!" - Федор поглядел на нее понимающими глазами.
– Засиделась ты тут, конечно, два года сидишь да еще и с лишком большим...
– Сейчас и могу поехать!
– повторила она.
– Сейчас?.. Сейчас уж девятый час идет. Пока извозчика договоришь, пока выедешь, будет не меньше, как десять... А езды считается битых пять часов... И то это если лошади хорошие. Ну, одним словом, за день не обернешься, чтобы тебе засветло домой вернуться. А ночью ехать с деньгами, это - не модель по нынешним временам: вполне могут ограбить!
– Значит, в гостинице лучше переночевать?
– вставила быстро она.
– Ну что же тут такого? Переночевать в гостинице! А завтра пораньше деньги получу и тут же назад, чтобы засветло приехать...
Говоря это, Наталья Львовна подумала вдруг, что у нее теперь предательски радостно должны сиять глаза, и, чтобы не обратил на это внимания Федор, она круто отвернулась к окнам.
Федор понял это по-своему и сказал:
– Смотришь, дорога не грязная ли будет?
– Это, конечно, тоже надо иметь в виду... Дорога, я тебе скажу, такая, что считай все шесть часов туда, шестнадцать верст считается подъем до перевала. С перевала вниз лошади сами, без кнута, бежать будут... Оттуда, значит, за пять часов. Да в банке пускай всего час... Вообще считай двенадцать часов... Вот я почему и говорю: обыденкой не обернешь.
– Если вот теперь поеду, - излучая сияние глаз и даже как бы считая про себя часы, сказала Наталья Львовна, - то засветло доеду, не до банка, а до гостиницы; там переночую, а завтра утром в банк и как получу деньги, сейчас же, на том же извозчике, обратно. В девять если оттуда выеду, - в два приеду.
И, посмотрев на мужа взглядом вполне серьезным, она добавила:
– Этого ни на один день откладывать нельзя при твоем положении: могут и сегодня от кого-нибудь узнать, что ты самовольно отлучился, а не то чтобы отпуск получил, а завтра смогут тебя проведать, - вот деньги и пригодятся, кому-нибудь сколько-нибудь сунуть, а?
Федор ответил ей не сразу. Он посмотрел ей прямо в глаза, посмотрел потом на дверь, как бы желая представить, кто именно может непременно в нее войти, чтобы его проведать, и только через минуту, не меньше, сказал тихо, но решительно:
– Что так, то так... Полиция чем живет? Хабаром, а не то чтобы своим жалованьем... Ну что ж, - когда такое дело, иди ищи извозчика... Только боже тебя сохрани проболтаться ему, что в банк за деньгами едешь!.. Боже сохрани! Слышишь?
– Что же я, девочка, что ли?
– тоном обиженной отозвалась на это Наталья Львовна и тут же пошла в свою комнату готовить чемодан в дорогу.
4
Бывают такие счастливые моменты в жизни людей, когда они будто перерождаются вдруг каждой клеткой своего тела. До последних мелочей ясно становится им, что надобно делать и как делать. Тяжесть их тела отлетает куда-то, - оно становится невесомым. Человек становится одно стремление, захватившее его целиком, и в действиях его не может уже проявиться ни малейшей ошибки. Так почувствовала себя Наталья Львовна после разговора с мужем. Войдя в свою комнату собираться в дорогу, она даже намеренно крепко притворила за собою дверь, чтобы ей не мешал Федор: пусть садится за свою чековую книжку, пишет для нее чек на полторы тысячи.
Она была похожа самой себе на заключенную в тюрьму, подготовившую уже все для своего освобождения, ожидавшую только момента, когда можно было совершить задуманный побег.
Момент этот настал. Ею как будто уже овладел кто-то невидимый, но все видящий сам, и ей нужно было как можно быстрее исполнять все, что он прикажет. А теперь он приказывал ей в последний раз пересмотреть все свои золотые вещи, которые были уложены ею еще ночью, а потом тут же надеть на свое платье другое, затем третье из более дорогих и новых, а сверх них меховую шубку. Она была просторная, и сколько под нею платьев, не мог бы угадать Федор.