Весна Византии
Шрифт:
– Не могу сказать, - ответил незнакомец.
– Запомните правило: вы должны хранить молчание.
Но фламандец не желал хранить молчание.
– Мой друг… Его зовут Юлиус.
Он тут же ощутил укол ножа. Лекарь что-то прошипел своему помощнику, и юноша с недовольным видом отпрянул.
– В следующий раз мы уйдем, - пообещал старший.
– И можете дальше лежать в грязи.
Николас покорно замолк. Лекарь с помощником, морщась от отвращения, принялись срезать с него одежду. Затем они губкой обмыли и осмотрели раненого. Больше всего его тело походило на воплощенную совместную грезу Коларда и Хеннинка: темно-синие кровоподтеки и надрезы цвета императорского пурпура. Некоторые раны были довольно глубоки, но кости
В горячей воде он заснул, - такое с ним случалось и прежде. Кажется, кто-то затем вытащил его из бадьи, перевязал раны мягкой тканью с целебной мазью и на землю вместо грязного тряпья подстелил свежий тюфяк с настоящими простынями, подушкой и одеялом. Затем лекарь чем-то напоил его и позволил заснуть.
Пробудился Николас от боли в мышцах, но с ясным рассудком. Шатер был залит нежным желтоватым светом: пока он спал, сюда принесли свечи. Бадья с водой исчезла, но жаровня осталась, и розы тоже. Сбоку на ковре обнаружилась сложенная стопкой одежда.
Слава богу, платье было не его собственным… Чуть слышно ругаясь, Николас уселся и принялся рассматривать свой новый наряд. Мягкие туфли, узкие штаны на шнуровке, рубаха длиной до середины бедра, туника с короткими рукавами и тонким расшитым поясом с серебряной пряжкой. Никакого оружия, разумеется, и никаких личных вещей. И, хвала небу, никакого головного убора. Сейчас даже воздух давил на затылок слишком сильно… Преодолев слабость, Николас поднялся и стал одеваться. Он почти закончил, когда ощутил какое-то движение у входа в палатку. Там послышался звук шагов, и звон скрещенной стали. Тут же шум прекратился; мужской голос произнес его имя, и полог шатра откинулся в сторону. В темноте Николас видел лишь блеск островерхих шлемов и незнакомых доспехов. За спинами воинов во множестве виднелись такие же палатки, как его собственная, но гораздо просторнее; и все они были ярко освещены.
Идти пришлось совсем недалеко. При этом молчаливый эскорт окружал его так плотно, что Николас почти ничего не смог разглядеть вокруг. Все его спутники были среднего роста и носили кольчугу поверх туники с разрезами, а также сапожки для верховой езды. Под шлемами виднелись смуглые, ничего не выражающие лица с густыми черными бровями и коротко подстриженными черными усами. У входа в самый большой шатер их окликнули, и эскорт остановился.
Николас молча ждал, вдыхая аромат непривычных кушаний, прислушиваясь к незнакомым звукам и голосам. Из шатра доносилась мелодия струнного инструмента и негромкая речь. Шатер был закреплен на кольях с помощью тонких цепочек, которые в отблесках костров блестели, подобно золоту.
Какой-то человек вышел из шатра и, нахмурившись, застыл на пороге. В руках его было нечто, напоминающее кусок меха. Он протянул руку вперед, и, выждав немного, с сердитым видом взмахнул ею в воздухе. Николас, догадавшись, чего от него хотят, принял то, что ему дали. Это оказалась фетровая шапочка, отороченная мехом. Точно такую же носил человек, стоявший напротив него. Приглядевшись, Николас опознал в нем евнуха.
Очень бережно он надел шапочку на голову. Волосы, завившиеся кудряшками после горячей ванны, тут же полезли в глаза. Похоже, он опять превратился в Клааса, покорного и услужливого… Во что же он вляпался на сей раз? Полог шатра распахнулся, - оставалось лишь войти внутрь.
Глава двадцать седьмая
Николас давно задавался вопросом - как далеко способен зайти Пагано Дориа. Разумеется, тот подчинялся приказам Саймона. Отложить окончательную схватку до последнего момента было вполне разумно, но в ожидании этого столкновения Дориа не упускал возможностей для мелких шалостей. Наверняка, он наслаждался от души, когда наблюдал за побоищем в горах. Возможно, и все происходящее сейчас было частью его плана. Конечно, существовала и иная возможность, но об этом Николас пока не решался даже подумать.
Однако, войдя в шатер, он понял, что ошибался, - ибо неожиданно очутился в настоящем цветнике. Здесь были шелка, ковры и позолоченные лампы, мебель резного дерева, украшенная медью и бронзой, и женщины, восседавшие повсюду на мягких подушках… Одни только женщины! Если не считать рабов и евнухов… Это походило на сераль. Возможно, самая злобная шутка Пагано Дориа. Или все же нет… Николас осознал внезапно, что уставший и израненный, едва ли может являть собой объект желания, - равно как и сам он ничего подобного не испытывал. Застыв в неподвижности, он огляделся по сторонам.
Это было похоже на живую картину. В углу музыкант наигрывал на арфе, - негромкая плавная мелодия, которой никто не замечал. Накрашенные лица, драгоценности, блестящие шелковые одежды, накидки на темных волосах не могли принадлежать ни рабыням, ни шлюхам, ни даже дочерям эмира, преподнесенным какому-нибудь племенному вождю в виде дани. Кто бы ни были эти женщины, они явно служили некой высокопоставленной особе. Они двигались с заученным изяществом: кто-то передвигал фишки на игровой доске, другая наливала в бокал янтарную жидкость из высокого кувшина с узким горлышком, третья рассматривала какой-то рисунок. На появление незнакомца никто не отреагировал, - разве что несколько женщин спокойно обернулись в его сторону. Посреди шатра в одиночестве восседала женщина далеко не первой молодости, которую Николас никогда прежде не видел. Он выждал еще какое-то время, пытаясь справиться с изумлением и на ходу пересматривая свою тактику, а затем неспешно приблизился к ней.
Она восседала под балдахином на четырех позолоченных тонких шестах, установленных на небольшом возвышении, выстланном бархатом, под которым виднелись синие и белые фарфоровые плитки. За спиной незнакомки, подсвеченный канделябром с десятью свечами, были натянут шелк, расписанный цветами и птицами, - словно сама женщина была частью этой картины. Она восседала среди фиалок и пионов, роз и нарциссов, ив и кипарисов; павлины окружали ее и голубки спускались ей на плечи.
На вид ей было лет шестьдесят, однако она еще не утратила былой красоты. Лицо сохранило почти идеальный овал, скулы были чуть тронуты розовой пудрой, брови выщипаны полукружьями и смыкались на переносице. Подведенные глаза, несмотря на морщины, сохраняли миндалевидный разрез. Шелковый плат скрывал волосы и лоб, драпируя также плечи и грудь. Вуаль поддерживала тончайшая диадема, с которой ниспадали нити крупных жемчужин, обтекавшие виски и скулы и подчеркивавшие подбородок. Николас решил, что, кажется, знает, кто перед ним. Но если так… если так… Он до сих пор не мог поверить, что замысел его превратился в реальность. Он ведь только-только пытался заложить фундамент… Заложить его в турецком стиле, - подумал он невольно, - с кровью овна смешанной, с мелом и известью… Он отдал свою кровь, может быть это поможет скрепить раствор… Если только все это не является частью плана Пагано Дориа…
Евнух исчез. Чего же ждут от него теперь? Возможно, знака уважения… Вспомнив юношу в своей палатке, Николас, приблизившись к возвышению, опустился на колени и коснулся лбом земли, после чего поднялся на ноги и наконец решился промолвить:
– Сара-хатун?
За спиной послышался какой-то шорох. Женщина под балдахином окинула его долгим оценивающим взором. Он думал, она заговорит с ним по-арабски, но та предпочла греческий - язык, на котором говорила ее внучатая племянница.
– Кто же еще, мессер Никколо? Но сперва вы все же растерялись.