Весна Византии
Шрифт:
– Я взял планы и все разъяснил. Пришлось побегать по всему дворцу, как какому-то разносчику.
– Им нравятся рыжие волосы, - отозвался Николас, не двинувшись с места.
– В один прекрасный день они из тебя парик сделают. Вернешься, неся собственные уши в мисочке, лысый, как Тоби.
Со времени своей болезни, Николас, вечный насмешник, ни разу не позволил себе пошутить ни над Тоби, ни над Годскалком. Что-то произошло между ними троими, - но Джону Легранту на это было наплевать. Все, что он хотел, это передать послание.
Разумеется, он отнес во дворец все планы по фортификации и был вынужден долго объясняться с местными командирами, вплоть до самого протоспофариоса.
Затем он навестил Виоланту Наксосскую. Ей он тоже представил схемы и чертежи, но совсем другого рода. Это Николас попросил Легранта зайти к принцессе. Если бы остальные узнали, у него были бы неприятности, ведь они запретили бывшему подмастерью общаться с кем бы то ни было без их ведома. Одному Асторре до этого не было дела, но даже Асторре не знал, что шотландец виделся с бывшей пассажиркой галеры «Чиаретти». Однако сейчас Легрант сомневался, стоит ли даже Николасу рассказывать обо всем, что произошло в женских покоях.
Начать с того, что в интимной обстановке она выглядела совсем иначе, с ненакрашенным лицом, в строгом венецианском платье вместо привычного византийского «футляра». Она отослала прочь всех евнухов, оставив при себе лишь двух доверенных придворных дам. Шотландец трижды поклонился, но не стал падать ниц, ибо так он простирался лишь перед Константином, великим императором последних дней Константинополя. Она знала Легранта в лицо и сразу предложила ему сесть. После чего, без всяких предисловий спросила:
– Что у него за болезнь?
Такая резкость его ничуть не удивила.
– У Николаса, деспойна? Болотная лихорадка, ничего более.
– Так он ей подвержен?
– Роскошные волосы принцессы были забраны в высокую прическу, а губы, когда она говорила, кривились, словно розовые щупальца.
– Он слишком долго болеет для простой лихорадки.
Разумеется, это был скрытый вопрос. Доверять принцессе не стоило, но Легранту стало любопытно: как далеко он может зайти.
– Он поправляется, возможно, даже скорее, чем полагает кое-кто из нас. Они ограничивают его движения.
– Вот как? Стало быть, он все же проявил незрелость? Но кто же тогда его преемник? Я с ним пока незнакома.
– И я также, - подтвердил Джон Легрант.
– Нет, речь идет о совместном управлении, и лишь до той поры, пока он не перестанет своевольничать, не советуясь с остальными. Я и сам не стал бы приходить сюда, - однако, сейчас речь идет не о делах компании.
– И в чем же он своевольничал?
– поинтересовалась Виоланта.
– Об этом вам лучше спросить у него. Но его обвиняют в излишней скрытности. И, кроме того, мессер Дориа распускал некие слухи насчет банных мальчиков… Вы наверняка слышали об этом.
С этими словами шотландец уставился на женщину. Но она с тем же невозмутимым видом встретила его взгляд. Если кто и способен был проявить незрелость, то только не Виоланта Наксосская.
– Кажется, вы забываете, где находитесь, - промолвила она.
– Прошу прощения у вашего высочества. Само по себе это не имело бы значения. Но он, кажется, допустил еще немало ошибок. Разница в обычаях… Не все так хорошо знают Венецию и Анатолию. Не все так хорошо понимают великих Комненов, как вы. Император - это не герцог Филипп.
– Нет. Ведь он - наместник Христа на земле, - сказала принцесса.
– Он и есть воплощение Церкви, живое пресуществление учености классической Греции. Как бы слаб ни оказался басилевс, он вынужден нести это бремя.
Наступило молчание. Если бы Джон Легрант был человеком малодушным или просто более юным, он испугался бы такого поворота разговора.
– Во время пасхального богослужения я видел духовное преображение императора, - промолвил он.
– В его жизни есть место истинной мудрости, но в остальном, как говорят, он предается мирской суете и тщеславию.
– Все на свете суть тщеславие и суета, - отозвалась внучатая племянница императора.
– Но без него не смогла бы процветать ни Церковь, ни ученая премудрость. А на смену ему может придти другой, более даровитый преемник. Вы думали об этом? Или предпочитаете, как все европейцы, в блаженном неведении восседать на могильных плитах культуры?
– Лично я предпочитаю Узум-Хасана, - заявил Джон Легрант.
Наступило еще более долгое молчание.
– Вот как? А что еще вам велели передать?
– Меня попросили отыскать вас, показать, чем он занят, и спросить, каковы будут ваши пожелания. Больше он не сказал ничего, поэтому мы так на него и досадуем.
– Но вы должны знать, каково его мнение об императоре?
– Да, - кивнул Джон Легрант.
– Но, как и я сам, Николас смотрит на мир с точки зрения математика и строителя. Одна дырявая лодка не меняет принципов мирового устройства. Император не есть составная часть уравнения, равно как и Узум-Хасан, или даже сам Мехмет. Важно лишь то, что они собой представляют.
– Вы похожи, - промолвила она.
– Нет, - покачал головой Легрант.
– Ни за что на свете я не хотел бы быть похожим на этого парня.
Больше ничего важного сказано не было. Вскоре шотландец покинул дворец, а когда вернулся, то шуточки приятелей раздражали его еще сильнее обычного, потому что ему предстояло серьезно поразмыслить надо всем происшедшим и принять некоторые решения. Однако, в конце концов, он в точности передал Николасу все, о чем говорил с принцессой. Поговорить наедине они смогли только на закате, в спальне, где фламандец проводил большую часть времени. В полутьме шотландец не видел, с каким лицом слушает его собеседник.