Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
Шрифт:
"Бульвар уже был совсем пуст, когда на него вышел молодой поэт, — писал он в "Сказочке о фонаре", — разгоряченный стихотворным письмом к своей возлюбленной, которое и писал весь вечер. Теперь ему хотелось, чтобы прохладный ветер освежал его лоб, а над головой сверкали звезды. Но тысячи городских фонарей затмевали свет небесных светил, небо казалось невыразительным и бледным". Поэт сказочки автобиографичен, и в его стихотворениях связавшиеся с блоковской "Снежной маской" переживания ведут в мир заснеженный, ночной и узнаваемо московский.
Там, за городскими пустырями, За бульваром в улице немой Спит под газовыми фонарями Снег любви зеленоватый мой.Виновница воспаленных страданий поэта,
Измученность неразделенной любовью толкала на блуждания по полуночным улицам. Часто ему сопутствовал закадычный друг Юрий Попов. Их бессонные гуляния легко заводили в лунный морок. А в воображении она, Галина Русакова, вполне земная и своенравная, не кокетливая, но гордящаяся своей красотой, косами "цвета меда", тянувшаяся к понятному счастью, представлялась мистическим лунным образом, "правящим снами".
Я молил, чтобы только раз Единственная моя Тихим светом бесценных глаз Озарила мой лучший час. Я молил, чтоб идти вдвоём Сквозь полуночный окоём В убелённые вьюгой края В совершенном царстве моём. Не услышал мольбу никто. Плотным мраком всё залито… Так карай же судьбу за то, Что утрачена ось бытия.Путь в "совершенное царство" оказывался невозможен без ее лица, ее светящихся глаз, без нее, казалось, утрачивалась сама "ось бытия".
Г. С. Русакова. 1960–е
О Галине Русаковой и Юрии Попове [71] , двух действующих лицах поэмы "Дуггур" нам мало что известно. Мы даже не знаем, сделался ли Попов удачливым соперником Андреева. Но именно этот "треугольник" первой любви — главное переживание на "темных" и "светлых" кругах юности поэта. Первая и неразделенная любовь толкала на извилистые, мучительные тропы, заставляла переживать отчаянный "час восстанья, тьмы и гнева".
71
Попов Юрий Михайлович (1906–1941) — художник.
5. Юрий Попов
Одноклассника Юрия Попова Андреев называет темным другом ненастной молодости. Попов был единственным спутником и поверенным его тогдашних плутаний.
Я любил тебя горчайшею из дружб за то, Что никто ещё не понял наших душ — никто. Эти мутные ночные небеса, ветра, Диски желтых циферблатов в три часа утра, Нелюдимые капели, гуд перил, мосты, — Эту музыку апреля так любил лишь ты.Их дружбу сделала теснее, но напряженно запутала общая несчастливая любовь. Они оказались соперниками, и оба были отвергнуты.
И вот, святое имя юное, Намёком произнесено, Зашелестело птицей лунною, С тех пор — одно… всегда одно. По вечерам — друзьями ясными, О первой тайне говоря, Мы шли кварталами ненастными От фонаря — до фонаря; Устав стремиться в невозможное И чувством выспренним гореть, Делили поровну пирожные, Собрав по всем карманам медь. ОВ задуманном "безумном бунте" Андреев с упорством хотел идти до конца, не считаясь ни с чем и ни с кем. Попова он невольно увлекал за собой, так ему казалось.
Только смертная крепнет злоба. Только мысль о тебе, дрожа, Хлещет разум бичом озноба, Сладострастием мятежа. Долг осмеян. Завет — поруган. Стихли плачущие голоса, И последний, кто был мне другом, Отошел, опустив глаза. Лже — апостолом и лже — магом, Окружён пугливой молвой, Прохожу размеренным шагом С гордо поднятой головой. Брезжит день на глухом изгибе. Время — третьему петуху. Вейся ж, вейся, тропа, в погибель, К непрощающемуся греху.Тогда, в ненастной молодости, Юрий Попов начал пить, потом спиваться. Он стал художником, но каким, как складывалась его судьба, — неизвестно. К тому, что сказано о нем в стихах Даниила Андреева, добавить можно немногое.
В самом начале войны Попов в подпитии полез на крышу тушить зажигалки и сорвался. В его гибели Даниил винил и себя. Почему? Вряд ли кто-нибудь сможет ответить. То ли он считал ответственным себя за то, что друг стал спиваться, часто даже казался похожим на одержимого бесами? Или речь идет о неведомом нам поступке? Чуткие совестливые люди всегда ощущают неясную вину, когда погибают близкие. Он переживал эту вину мучительно, никогда о ней не забывал:
И камень зыбких лестниц мрака Шатнулся под твоей ногой: Ты канул — и не будет знака Из рвов, затянутых пургой. Лишь иногда, пронзив ознобом, Казня позором жизнь мою, Мелькнёт мне встреча — там, за гробом, В непредугаданном краю.Андреев считал себя недостаточно наделенным способностью к раскаянию. Писал об этом жене из тюрьмы, когда та заметила, что он мучает себя тем, что от него не зависит, что он напрасно не пытается "забыть тропинок", закручивавших его юность… [72] "Я нахожу, напротив, что одарен этой способностью в весьма недостаточной степени, — возражал он. — Ты, кажется, думаешь, что я "постоянно" (как ты выражаешься) мучаю себя подобными настроениями.
72
Письмо Д. Л. Андрееву 24 июня 1956.
О, нет: я их испытываю гораздо реже и поверхностнее, чем было бы нужно. Требуется немалое мужество, чтобы не поддаваться соблазну — заглушить, отвлечь себя, скользнуть мимо, "обойти стороной", как говорил Пэр Гюнт. Я вообще считаю, что человек, если он хочет быть глубоким, и в особенности мужчина, не должен прятаться ни от каких переживаний, сколь бы мучительны и тягостны они ни были. Наоборот, он должен стремиться пройти сквозь них до конца. А концом может быть только полное развязывание данного кармического узла, — хотя бы за порогом смерти. Например, у меня есть на памяти одна большая, очень серьезная вина перед покойным Ю. Поповым. Здесь она развязана не была, и теперь, поскольку его уже нет в живых, так и останется — чтобы развязаться — не знаю где, когда и как. Но пока она не развязана, острое, жгучее чувство этой вины будет во мне жить, хотя, разумеется, случаются целые дни, когда я ни разу даже не вспомню об этом. А не вспоминаю — по легкомыслию, тупости сердца, по недостатку глубины" [73] .
73
Письмо А. А. Андреевой 2 июля 1956.