Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
Настала пора выполнять клятву, но и тут ушлый варвар получил своё. Церковь подкрепила принятие королём сикамбров Истинной Веры довольно большой суммой в золоте, военной помощью из Рима и официальной коронацией, поразившей воображение непривычных к пышной торжественности германцев (каковая коронация обозначала полное признание Хлодвига в качестве христианского государя со стороны Папы Римского, святого Симмаха I).
Все остались довольны: мечи духовной и светской власти воссоединились, Меровинги почитали себя помазанниками Божьими, епископ Ремигий был канонизирован, получив
Впрочем, принятие христианства лишь немногим ослабило варварские традиции — для этого должна была пройти не одна сотня лет. Показательный пример описал в своих хрониках святой Григорий Турский: когда Ремигий читал королю Хлодвигу евангельские истории о страданиях Христа, варвар искреннее возмутился произволом римлян и иудеев, горячо заявив, что, если бы он со своей дружиной оказался бы тогда в Иерусалиме, то показал бы Понтию Пилату и Кайафе силу своих мечей, отомстив за невинно осуждённого. Тот же Григорий замечает о знаменитом сикамбре: «Каждый день Бог отдавал в руки Хлодвига его врагов и увеличивал его королевство, потому что король шёл с сердцем, праведным пред Господом, и делал угодное перед Его очами».
Миновало семь столетий, исчезла династия Меровингов, на месте былых Нейстрии, Австразии и Бургундии образовалась куртуазная Франция, варварством ныне считался даже косой взгляд в сторону прекрасной дамы, а первый день октября признавался во всём католическом мире праздником поминовения Сен-Реми, без которого не существовало бы ныне галантного и мирного королевства Филиппа-Августа.
…Всю эту историю от начала до конца рассказал Гунтер, шествуя вместе с рыцарем, благородной девицей и своим коллегой-оруженосцем по Мессине. Мишель, выслушивая неизвестные доселе дополнения к житию святого Ремигия, крякал, удивляясь, Казаков иногда пожимал плечами, а Беренгария постоянно отвлекалась. Её более привлекали купеческие ряды, располагавшиеся по правую руку. Лошади преспокойно выступали позади, ведомые за узду.
Наконец принцесса не выдержала и потянула избранного ею кавалера к открытой ювелирной лавке. Казаков философски вздохнул, перекинул поводья своего коня Гунтеру и отправился вслед за наварркой. Ничего не скажешь, Беренгария была красива, умна, и единственный её недостаток состоял в излишней язвительности. Впрочем, она вскоре уяснила, что необычный оруженосец не понимает её каламбуров и начала относиться к Казакову с большим вниманием, наверняка вообразив себя старшей сестрой, поучающей юного брата, впервые вышедшего в свет.
— Странный человек этот Ангерран де Фуа, — вдруг заметил скучавший и чуточку уязвлённый тем, что принцесса почти не обращала на него внимания, рыцарь. Как же так, он молод, красив, обликом — истинный норманн, а госпожа Беренгария изволит подавать ручку абсолютно невзрачному и плохо говорящему на французском Казакову, который ещё и старше сэра Мишеля на целых шесть лет!
— Я бы сказал по-другому — необычный, — ответил Гунтер. — Без сомнения, Ангерран богат, имеет связи… Я бы подчеркнул — очень широкие связи. Видел, как его
— Ты представляешь сколько может быть знакомых у королевы? Дальних, близких… Она путешествовала по всей Европе, ходила с первым мужем, королём Людовиком, в Крестовый поход, говорят, к ней даже сватался тогдашний конийский султан. Неудивительно, что её величество знает многих благородных дворян.
— Ты что-нибудь слышал о семье де Фуа? — подумав, задал вопрос германец.
— Южане из Лангедока, — рыцарь выпятил нижнюю губу, припоминая. — Они там все, конечно, чудаковатые… Говорят, будто Лангедок — вотчина еретиков и ересиархов из Альби, но после церковного суда тридцать лет назад отступники поутихли. Некоторых де Фуа я видел в Пуату, когда Ричард, ещё будучи принцем, устраивал там большой турнир, в основном — молодых рыцарей. С Ангерраном я незнаком. Был не знаком, — поправился сэр Мишель.
Казаков вкупе с принцессой Беренгарией увлечённо ворошили прилавок ломбардского ювелира, выставившего на продажу как вещи собственного изготовления, так и сокровища, привезённые с пышного Востока.
— Как вам нравится, сударь, это ожерелье? — щебетала наваррка, рассматривая чудовищное сооружение из литого золота с жемчугом и вкраплениями аметиста. Весило оно, по мнению Сергея, не меньше килограмма.
— Ужасно, — честно ответил Казаков, а Беренгария вздёрнула тёмные густые брови.
— Однако вы, мессир, честны в своих мыслях и мнениях. В нынешние времена такое не часто встретишь… Все считают дочь короля кем-то особенным, льстят напропалую. По-человечески со мной разговаривают только отец и мадам Элеонора. Я хочу купить приличествующие моему титулу украшения — сегодня вечером король Танкред принимает английскую королеву и Филиппа-Августа в замке, хочется выглядеть достойно. Драгоценностей у меня множество, но я предпочла бы отличаться от всех прочих дам и благородных девиц.
— Платье у вас какого цвета будет? — по-деловому нахмурился Казаков. — Значит, тёмно-фиолетовое?
— Это называется «морским пурпуром», — поправила Беренгария.
— Пойдёмте-ка, — оруженосец привычно взял принцессу под руку (что, кстати, здесь принято не было — даму держат только за пальчики), но принцесса так удивилась, что не стала возражать. Она благополучно миновали два или три прилавка, пока Казаков не остановился.
— В моей стране, — не без натуги подбирая слова, начал он, — никогда не носят пышных и больших украшений. Это считается неприличным. Давайте сделаем вот как…
Худощавый молодой купчишка (тоже, кстати, из Ломбардии) не удивился тому, что некий благородный шевалье рассматривал с дамой драгоценности, однако у него совершенно отвисла челюсть, когда стало ясно: изделия выбирает не юная девица, а мужчина. Причём выбирает по какому-то до крайности непонятному принципу — берёт не самое дорогое и вычурное, как это делают все располагающие деньгами люди, но откладывает довольно дешёвые серебряные вещицы, на которые могут польститься разве что неимущие дворянки.