Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
Интермедия
…Синяя лента Босфора, проложенная древними богами незримая граница между Европой и Азией, убегала между зелёными всхолмьями за горизонт. Босфор, сверкающая нить между стоячими, тяжёлыми водами Мраморного моря и прозрачными солёными волнами Эвксинского Понта. Отсюда начиналось Гостеприимное море греков, на берегах которого раскинулись богатая Таврия, далёкая загадочная Колхида-Грузия и земли людей, именующих себя «народом русов». Босфор — широкая водная дорога для всех торгующих,
Великая Империя старела. Неспешно, мучительно, неотвратимо. Стареют не только люди, стареют города и государства. Их жизнь неизмеримо дольше людской, но ей тоже суждено когда-нибудь завершиться. Распускается цветок, созревает колос, гнётся под тяжестью плодов дерево, и рано или поздно тихим шагом входит в дом непрошеная гостья — осень. Блестит серп жнеца, дождём летят опадающие листья, годовой круг приходит к концу, зима милосердно укрывает следы прошлого, чтобы с началом весны всё повторилось вновь.
В Византии осень задержалась надолго. Многим казалось: Империя по-прежнему велика и могущественна, её крепости неприступны, армия и флот не сравнятся ни с какими в мире, неисчерпаема казна и незыблема власть, что светская, то духовная. Но великая держава день ото дня всё больше походила на источённый короедами и непогодой дуб, готовый рухнуть от первого сильного удара топора.
Шесть сотен лет назад арабские племена, поднятые словом неистового пророка Магомета, отсекли от Византии богатейшую провинцию — Персию и всё средиземноморское побережье от Газы до Лаодикеи. Правители Константинополя бессильно взирали на крушение мира, завещанного им, наследникам славы Рима. Империя таяла на глазах, как брошенный в воду кусочек льда. Ничего не осталось от былых огромных владений в Берберии и на землях Леванта, сохранилась едва ли двадцатая часть земель в Греции и Болгарии. Сельджуки-турки и арабы жадно смотрят на беззащитные земли Византии, лежащие на полдень от Пролива, и каждый день, месяц, год отщипывают по кусочку то здесь, то там, сдвигая нерушимые некогда границы, захватывая деревеньки и маленькие города. Даже вчерашние варвары, франки, почуяв слабость некогда грозного восточного соседа, становятся всё нахальнее и самоувереннее.
Империя ещё помнила времена, когда она самоуверенно не считала франков за людей. Дикари в плохо выделанных шкурах, тщетно пытающиеся подражать величию и славе завоёванного ими Рима. Когда они успели стать из говорящих животных разумными созданиями? Она не заметила. К старости она стала медлительной и рассеянной, уделяя внимание незначительным мелочам и упуская из виду главное.
Теперь… Теперь стало слишком поздно.
Франки, сто лет назад явившиеся с огнём и мечом, захватили цветущее побережье Палестины, сделав его своим владением. Они распоряжались повсюду, как хозяева, не замечая или не желая замечать, что их власть призрачна, словно рассветный туман над Босфором. Из пустынь налетали арабы, разбивали «гяуров»-неверных, заставляя их спешно грузиться на корабли и несолоно хлебавши возвращаться по домам или отсиживаться за стенами крепостей. На следующий год франки собирались с силами, и теперь уже сыновья Аллаха терпели поражение, исчезая в вихрях песчаных бурь. Иерусалим, священный город, переходил из рук в руки, точно стёршаяся монета на рынке. Короли, халифы и шахи сменяли друг друга, но всё также плодоносили корявые оливы и наливался соком благословенный виноград.
Притаившаяся Византия терпеливо ждала.
Рано или поздно настанет миг, когда уклончивые обещания, льстивые слова и звонкие номизмы заставят врагов Империи насмерть схлестнуться между собой. Так было, так будет. Победитель определяется не на поле боя, как наивно полагают по-детски самоуверенные франки, а в тихих потаённых комнатах дворцов, под вкрадчивый шепоток малоприметных личностей. Пусть Империя дряхлеет, пусть её правители более заботятся о собственных
Те, кто хотят, всегда слышат.
Укрепления маленького посёлка Византия, одной из множества раскиданных по цветущим берегам Эвксинского Понта колоний непоседливых греков, начали строиться более восьми сотен лет назад до пришествия Спасителя. Впрочем, греки основали свою колонию вовсе не на пустом месте. Здесь, на берегу Мраморного моря, где великий пролив разделяет два континента, всегда селились люди. Сегодня эта земля стала владением греков, им предшествовали фригийцы, ещё раньше — хетты, а до них? Кто знает? Город стоял тут всегда, с начала времён. Хотя люди до сих пор не могут придти к единому мнению — от какого мгновения следует отчитывать это «начало времён»? С сотворения мира? С изгнания первых людей из Эдема? С вселенского потопа?..
Городок Византий жил своей привычной жизнью. Его разноплемённые обитатели рождались и умирали, торговали, заключали браки и союзы, воевали с пришельцами из-за Пролива или с вечно неспокойных болгарских земель. Захватчики стирали посёлок с лица земли, приходилось всё возводить заново, но с каждым разом извилистая линия зубчатых стен становилась всё протяженнее и протяженнее, город всё шире и шире расползался по окрестным холмам из мягкого известняка, словно нарочно предназначенного для того, чтобы вырубать из него плиты для новых домов и новых стен.
Время неспешно текло мимо, вместе с мутовато-зелёной водой Босфора. Приходили и исчезали народы, сменялись правители, Греция уступила свою власть Риму, жестокие и прекрасные боги Эллады ушли своими непостижимыми для смертного разума путями, уступив место Кресту, варвары-готы разорвали в клочья некогда Великую Римскую Империю… В 330 году от рождества Христова над Византием — уже не крохотной колонией, а богатым и прославленным городом — воссияла слава новой столицы Империи. Бывший греческий форпост подарил своё имя величайшему государству, а сам получил другое, в честь неутомимого воителя и собирателя земель, императора Константина Великого.
Ещё пятьсот медленных лет унесёт Пролив, и на его цветущих берегах вспыхнет очередная война. На этот раз — за передел мира. Наследники будут рвать друг у друга остатки имущества тихо почившей Римской Империи, король франков Карл-Шарлемань, сын Пепина, и базилевс Никифор раздробят некогда единое государство на Восточную и Западную Империи, на владения ромеев-византийцев и франков.
А Босфор всё также струился мимо Винифийских холмов, чьи очертания настолько совершенны, что кажутся созданными не силами природы, но рукой искусного живописца, и по-прежнему мелькали на его глади паруса — белые и полосатые, зеленовато-голубые, в цвет воды, и вызывающе-багровые. Проливу всё равно, чем заняты живущие на его берегах люди. Он всего лишь текучая вода, которая, если верить преданиям, смывает всё: людские радости и горести, славу и позор, громкие имена и безвестные прозвища. Недаром время сравнивается с течением реки — бесконечной, равнодушной, неудержимой реки.
Река времён подхватила с отмелей и увлекла за собой бурную молодость древней греческой колонии, оставив взамен медлительную, надменную старость и торжественное осеннее золото. В Византию пришёл сентябрь — начало покосов, сбора урожая и раздумий о будущем.
Будущее, как утверждали летописцы, астрологи и болтливые кумушки на площади Августы и в лавчонках-камарах вдоль Большой Месы, не сулило ничего хорошего. На перекрёстках, в тавернах и галереях дворцов великого города, переносимые морским ветерком от Золотых ворот до площади Тавра-Быка, с оглядкой повторялись одни и те же слова: «франки», «Палестина», «что скажет базилевс?»