Вестники времен. Трилогия
Шрифт:
— Как? — вытаращил глаза Казаков. — Как ты сказал — Говарда? Ты откуда его можешь знать?
— У нас переводили его приключенческие рассказы, — пожал плечами Гунтер и, наблюдая, как сэр Мишель грозно толкует владельцу траттории о еде и выпивке, уселся за свободный стол. — Правда, потом министерство пропаганды запретило эти книги как декадентские. Забавные такие повестушки для молодёжи…
Казаков сложился. В буквальном смысле. Пал на скамью, поверженный приступом неудержимого хохота.
— Да что такое? — удивился германец.
— «Конана-варвара» читал, да? У-у-у… — подвывал Казаков. — Нашли хоть что-то
— С кабацкими драками дела там обстояли неплохо, — согласился Гунтер. — Хотя остальное содержание ниже всякой критики. Одного понять не могу, как люди на протяжении шестидесяти лет, от тридцатых, до девяностых годов, могли читать подобную чушь?
— Архетипическая фигура на все времена, — уже куда более серьёзно сказал Сергей. — Крутой герой. Считай, современная замена Зигфриду. Между прочим, здесь, если не ошибаюсь, вовсю зачитываются «Песнью о Нибелунгах» и «Песнью о Роланде». А чего? Тоже крутейшие мечемахатели, борцы за справедливость. А если кто-нибудь про нас напишет книжку или, допустим, поэму, это будет неинтересно. Мир мы не спасаем, с мечом обращаться не умеем, только влипаем в какие-то дурацкие истории…
Сэр Мишель благополучно поторговался с хозяином таверны, весьма прозаично именующейся «Солёный осьминог», и обед был подан. Казаков спокойно, однако не без удивления осмотрел предложенные блюда — рыба во всех видах и самые невероятные продукты моря. Устрицы и прочие ракушки, непременный на Средиземном море осьминог, филе тунца, вываренная в белом вине кефаль. И, конечно же, в огромном количестве оливки, маслины, лимон. Все кушанья резко пахнут специями. Чёрный, ещё тёплый хлеб.
— Где же классика? — Казаков хитро поглядел на Гунтера. — Пицца, спагетти, пеперрони?
— Ещё не придумали. Но и это выглядит вполне себе ничего. В мои времена такую кефаль подавали только в лучших ресторанах.
— В мои тоже, — вздохнул Сергей.
Некоторое время ушло на распробование необычных яств средиземноморской кухни. Рыцарю безумно понравилась рыба, хотя он и занозил десну острой косточкой. Гунтер, как человек, имевший чопорное дворянское воспитание, хотел было наложить себе буквально таявшего во рту осьминога и возжелал украсить всё оливками да ломтиками лимона, однако приостановился.
Тарелок, вилок и ложек, принятых в благовоспитанных домах Германии середины XX века, здесь не предусматривалось. Даже в замке Фармер (уж на что захолустье!), не говоря уж о Тауэре или Винчестере — резиденции принца Джона — имелись небольшие овальные блюда, заменявшие собой тарелки и выдаваемые каждому, кто оказался за хозяйским столом. Из инструментов на трактирном столе находились лишь три широких, остро отточенных ножа.
— Руками, руками. По-простому, — посоветовал Казаков. — А, понял. Ты собственную тарелку хочешь получить. Счас сделаем.
Русский взял пышный каравай ржаного хлеба, разрезал его вдоль надвое, с верхней половинки срезал корку, а нижнюю подал германцу. Получилась эдакая лепёшка из хлеба.
— У Вальтера Скотта прочитал, — гордо заявил Сергей. — Шотландский способ. Берёшь хлеб и используешь в качестве блюда, после чего его можно либо съесть, либо выкинуть. Всё равно деньги
Осьминог оказался вкусным — нечто среднее между хорошо приготовленной белорыбицей и мягким, пахнущим морем, желе. Единственно, повара погорячились со специями, особенно с перцем и лимонным соком. Традиция… Оливки самые обычные, за восемьсот лет они ничуть не изменились. Овощи безвкусные — просто варёная репа.
Сэр Мишель, как человек привычный, хватал еду руками и благополучно отправлял в рот, запивая светло-зелёным кисловатым вином и поглядывал по сторонам. Французы, сидевшие в другом конце зала, уже подвыпили, но всё равно, к ним стоит попозже подойти, представиться и узнать последние новости. Самое главное — прибыл ли на остров его величество король Ричард.
— Что такое? — вскинулся Казаков на странный звук. — Ага, культурная программа.
В трактире появился сравнительно молодой сицилиец из местных, разве что передвигался он с помощью костылей — у новоприбывшего отсутствовала по колено правая нога. Вернее, так казалось лишь с первого взгляда, ибо при более пристальном рассмотрении становилось ясно, что нога согнута, а лодыжка подвязана к бедру. Незамысловатое жульничество более-менее скрывалось при помощи широченных шаровар, какие обычно носят сарацины.
Увечный-калечный, переглянувшись с хозяином, примостился на свободной лавке, вытянул из-за спины потрёпанную виолу, дёрнул струны и заголосил самым неблагозвучным образом.
— Переведи-ка мне эту развесёлую песенку, — попросил Казаков Гунтера. Тот некоторое время вслушивался, сдвигая брови, и, наконец, объяснил:
— Это про рыцаря, который отправился в Крестовый поход, долго там страдал и дрался с сарацинами. Вернувшись наконец домой, он обнаружил, что жена ему изменила, прижила ребёнка от конюха, а замок захвачен соседом. Жену он зарубил, ребёнка бросил в колодец, сам ушёл в монахи. Ему очень грустно и он спрашивает, в чём смысл бытия.
— Волшебно, — кашлянул Сергей. — Слушай, может, этому мужику подать немного денег, чтобы убрался?
Казаков вытянул из пояса монету и швырнул исполнителю. Медный английский фартинг исчез ещё на лету, а певец затянул новую балладу.
— А это о чём?
Гунтер обречённо повернулся к бродяге и только вздохнул:
— Это про сицилийского рыбака, который отправился в штормовое море, добыть рыбы, чтобы накормить голодающую семью. Там гигантский спрут разбил утлую лодку и утащил рыбака на дно. Жена, не дождавшись супруга, бросилась с утёса в море. Старший сын, которому приходится содержать десяток младших братьев и сестёр, стал разбойником. Его поймали, он сидит в подвале мессинского замка, завтра его четвертуют. Ему очень плохо, и он спрашивает, как спасти свою бессмертную душу.
— Понятно, местный колорит, — согласно кивнул Казаков. — А на темы международной политики можно что-нибудь попросить? Человек-то явно старается…
В сторону нищего полетел ещё один фартинг. Гунтер с пятого на десятое перевёл смысл заказа господина оруженосца. Сэр Мишель сидел набычась, ибо во время аквитанской войны ему довелось внимать и Бертрану де Борну, и Роберу де Монброну, и Кретьену де Труа, самым выдающимся менестрелям нынешнего времени. Рыцарь не мог слушать, как вонючий смерд делал всё, для того чтобы испаскудить благороднейшее куртуазное искусство, а потому начинал злиться.