Весы
Шрифт:
Он шел по лабиринтам узких улочек, где толпились покупатели. Он был на редкость спокоен. Сейчас он находился вне базы, вдали от соотечественников, вдали от Америки, и это притупляло его настороженность, расслабляло напряженную кожу.
Он проверил по бумажке, как ее зовут.
Вдоль переулков горели фонари. Он видел безногого с аккордеоном, туловище человека сидело на странной металлической подставке, как швейная машинка «Зингер», на груди болталась картонка с иероглифами.
Мицуко ему понравилась: девушка с детским личиком, несколько бесформенная, в юбке, белой блузке и платке на голове; она ждала у знака с надписью «ВХОД ДЛЯ СОЛДАТ». О месте свидания условился Рейтмайер –
Она отвела его в салон патинко – длинную узкую комнату, заполненную людьми, которые прижимались к прямоугольным автоматам. Они пытались загнать стальной шарик в крохотную дырку. Автоматы издавали фабричный грохот, наподобие типографского, наверное. Найдя свободное место, девушка нажала на рычаг, запускающий шарик. Это было сигналом к впадению в нирвану, или как они там называют свое абсолютное состояние. Она уставилась на серый круг, глядя, как вращается шарик. Люди проталкивались в комнату: студенты, пожилые дамы в кимоно, люди, с виду образованные, с высокооплачиваемой работой – все они ждали, когда освободится автомат. К некоторым выстраивались очереди человека по три, люди терпеливо переносили шум и табачный дым, как будто их не касалось ничего, кроме серого скачущего шарика.
Он проверил по бумажке, как ее зовут.
Два часа спустя они оказались в комнате с раздвижными ширмами и соломенными циновками. Что-то подсказало ему, что квартира не ее. Будто имитация под японское жилье. На стене висел шелковый свиток, только скорее всего это был не шелк. Краем глаза он заметил настенный календарь над туалетным столиком, несколько брусков мыла «Лайф-буй». Она сняла босоножки. Он никак не мог поверить, что находится на легендарном пороге того самого траха. Той темы бесконечных обсуждений, перешептываний, смеха и воплей во всех известных ему казармах. Он застыл, глядя на первую обнаженную девушку в своей жизни, взрослую, не из журнала. В голой женщине есть нечто значительное. Он чувствовал себя другим, серьезным, неподвижным. Он был частью некоего мирового потока. Потом ее рука оказалась у него в штанах, как нечто обыденное, будто бы она повернула кран. Он разделся, аккуратно сложил рубашку с развевающимися пальмами. Это событие ждало своего часа. С того дня, как он родился, комната поджидала его здесь, ждала, когда он войдет в дверь. Нужно было только войти в дверь, слиться с потоком вещей.
Надо ли ей заплатить? Рейтмайер не предупредил. Он со стороны наблюдал, как занимается с ней сексом. Он находился отчасти вне происходящего. Занимался сексом и следил за этим, ожидая, когда же наслаждение овладеет им, захлестнет прибойной волной, согнет деревья. Он, скорее, думал о том, что происходит, нежели видел, хотя и видел тоже.
В следующие выходные он дежурил, но как только выдалась возможность, вернулся в Токио. Выяснилось, что она берет у него деньги только для того, чтобы играть в патинко. На патинко она была помешана, подсела на эту игру, как наркоман, часами простаивала у автоматов в чужом плаще. Он выходил, возвращался, снова выходил, заходил в стрип-клубы и ковбойские бары. Стоял у входа и смотрел, как она играет. Люди протискивались в комнату. То и дело кто-то выигрывал приз: упаковку сладостей в форме листиков. Он глядел, как она рассеянно почесывает левую щиколотку правой ступней.
Странные дни на сказочном Востоке.
На этот раз она привела его в большой многоквартирный дом поблизости от фабрик и нефтехранилищ. Пахло серой и нечистотами после отлива. Из окна он видел реку, но не знал, как она называется. Мицуко сказала, что ей тридцать четыре года. Странные дни и ночи. После того как они оделись, в комнату вошел мужчина, проскользнув через тени, молодой, тощий, он чувствовал себя в этой комнате как дома. Казалось, он воспринял Ли как нечто само собой разумеющееся, вел себя так, будто знал обо всем, что Ли когда-либо говорил и делал. Он искал свой плащ.
Ли так и не понял, кем этот человек приходится Мицуко. Брат, кузен, любовник, наставник или своего рода телохранитель, хотя явно не сутенер (поскольку денег она не брала). Ли встречал его несколько раз за следующие две недели. Он оказался интересным, этот тип по фамилии Конно, с волнистыми волосами и в темных очках. Постоянно курил «Лаки Страйк», разбирался в американском джазе, знал имена, которые Ли ни о чем не говорили. Они рассуждали о политике. Пили пиво и джин, которые приносил Ли, но сам он потягивал алкоголь только из вежливости. Конно говорил по-английски очень прилично, лучше, чем начинающий. Он носил потрепанную одежду, потертые ботинки и черный шелковый шарф – всегда, и на улице, и дома.
Осенняя сырость вступила в свои права. Фонарный свет мерцал в хитросплетениях переулков с деревянными домами и лавчонками. Они отняли у него простор Америки. Не то чтобы это много для него значило – его простор, в сущности, был постоянным блужданием, ложью, прикрывавшей маленькие комнатки, телевизор, нескончаемую болтовню матери. Луизиана, Техас – все это ложь. Бессмысленные места, что обвивались вокруг тесных комнатушек, куда он все время попадал. Здесь же в миниатюрности имелся смысл. Бумажные окна и комнаты-коробки – все это было хорошо продуманной формой благополучия.
Мицуки ввела его в страну «нудо». Рекламные щиты, фотографии, листовки, объявления на фонарях, обнаженные фигуры в киосках и театрах, неоновые и бумажные ню, голые фотомодели под разноцветными огнями, необычайно бледные при искусственном розовом свете. Улицы, блестящие от дождя, похожие на улицы его грез, киношные тени и мужчины в темных плащах, надутые губки Мицуко, язык ее вздохов и намеков, грезы о неподвижности, пик вожделения, ее ноги слегка раздвинуты, руки вдоль туловища.
Она не делала того, что обещал Рейтмайер, но Оззи и не просил об этом.
В радарной он работал с энтузиазмом, отмечал перехваченные траектории, проверял на осциллографе движение электронов, которое говорило о наличии воздушного транспорта в данном секторе.
Во время ночных дежурств он завязывал беседы с офицерами, задавал им вопросы о мировых проблемах. Выяснилось, что он осведомлен лучше. Они не знали элементарных вещей. Имен лидеров, типов политических систем. Младшие офицеры, типичные студентики, не знали практически ничего, и это подтверждало его прежние подозрения о том, как устроен этот мир.
Потрескивающий голос запрашивал информацию о ветре на высоте восемьдесят тысяч футов, голос из-под купола ночи, вне мыслимых пределов.
Рядом с базой имелись бары и девушки, но ему больше нравилось одному ездить в Токио, где он навещал Конно в громадном здании рядом с фабриками. Красноватый смог был настолько густым, что скрывал заходящее солнце. Конно курил «Лаки» и рассуждал о борьбе за существование. Он работал лифтером только на полставки, потому что биржи труда наводняли выпускники колледжей. Иногда появлялась Мицуко, и они с Оззи занимались любовью под странные бренчащие и звякающие блюзы Телониуса Монка, в которых, если подумать, есть что-то японское. Иногда Конно брал его с собой в «Пчелиную матку», ночной клуб с замысловатыми представлениями в зале и шикарными женщинами, плывущими сквозь завесу дыма, будто сотня официанток из ресторана «Говард Джонсонз» в юбках с разрезом. Ли время от времени недоумевал, что в подобном месте делают лифтер и рядовой первого класса.