Ветчина бедняков
Шрифт:
Она вернулась в зал, сжимая в руках визитку администратора с номером телефона, клятвенно пообещав позвонить насчет вечеринки на днях. Теперь ее пребывание в клубе становилось даже опасным. Ей оставалось только одно: вернуться домой. Шоу закончилось, в клубе началась дискотека. Под шумок она тихонько выскользнула из зала.
На улице моросил дождь. Ледяной ветер окутал тело пронзительной дрожью. Захотелось вернуться в тепло и, плюнув на все деньги, выпить еще коньяка. Но это было именно то, что она не могла сделать. Она остановилась под яркой неоновой вывеской, подставляя лицо дождю. Группа бригадных по — прежнему стояла возле входа. Но это были совсем другие бригадные, и совсем другой дождь. Все напоминало промокшие, не складные декорации не удавшейся сказки, и ей отчаянно, болезненно захотелось, чтобы все это было не на самом деле. Чтобы это был сон, в котором сглаживались все острые углы, и чтобы так окровавлено. С мукой не рвалась душа, через бездну, через адскую безнадежную пропасть. Чтобы смазанные картинки расплывшихся декораций смазались в пустоте. Сон. От которого можно проснуться. Рыжие мячики неоновых ламп прыгали под ногами в дождевых лужах. Взгляд упал на рекламную вывеску (освещенную с роскошью, не как днем).
Кусочек рекламного плаката выбился из — под стеклянной витрины и мок под дождем, напоминая выцветшую блеклую тряпку. Дождь оставлял длинные полосы на стекле. Чем-то похожие на самые горькие слезы.
Она нерешительно сделала шаг назад. Что же делать? Что же теперь делать? Ведь это бессмысленно — бороться против целого мира! Против целого моря хаоса, беспредела, в котором властвует такой вот шик! Супербэби… афиша трепетала на ветру — жалкая, как клочок мусора. Ей вдруг захотелось вцепиться ногтями в это стекло, разбить его. А потом умереть! Умереть от этого невыносимого отчаяния, от этой чудовищной лжи и боли! Что может сделать одна, совсем одна против всех, против страшного кровавого молоха алчности, денег, приносящего на свой алтарь маленькие безгласные жертвы. Маленькие нуждаются в защите. Какие жестокие, избитые слова! Кому, как ни ей, знать, в какой именно защите нуждаются эти дети! Как тяжело бесправному маленькому существу уберечься от когтей этого молоха, опаляющего детскую нежную кожу своим зловонным дыханием. Что может сделать она одна против этой толпы злых существ, с карманами, набитыми долларами, хамством, наглыми мордами бандитов, считающих, что им позволено все? В том числе — пожирать детские кости открытием таких клубов. Не напоминает ли этот неравный двубой схватку смешного рыцаря с ветряными мельницами? Что может сделать она одна против целого мира? Ответ пришел из глубины ее, из темноты, из кровавых ошметок, в которые превратилась ее душа, из воспаленной раны, которой покрылась корка ее мозга… Найти Стасиков! Вытащить их из этой бездны! Сделать все и спасти! Это реально, и это единственное, что она может. Найти Стасиков! Во что бы то ни стало! Сосредоточившись на этой мысли (сформулировав ее вслух, она словно глотнула свежего воздуха, словно начала новую жизнь), она не обратила внимание на какую-то иномарку, забрызгавшую ее костюм грязью. Какое значение имеют пятна грязи! Все это — просто чушь по сравнению со всем остальным!
Машина скрылась за поворотом. Дождь усилился. Бригадные вошли в клуб. Она нервно передернула плечами и пошла по направлению к автобусной остановке на выходе из переулка. Было начало третьего ночи. Разумеется, автобусы в это время не ходят. Она надеялась остановить машину, в крайнем случае, заказать по мобильнику такси. Ее шаги четко печатались под сводами переулка.
Дальше все произошло очень быстро. Так быстро, что напоминало ускоренную перемотку видеопленки. Она прошла несколько шагов, как вдруг шум за спиной (на который вначале не обратила внимания) превратился в отраженные фары на чьем-то оконном стекле. В переулке мчалась машина — на огромной скорости, темная, как металлический гроб. Машина мчалась прямо на нее по тротуару. Подсознательное шестое чувство (которое есть у каждого человека в момент беды) высветило ярким сигнальным огнем то, что эта машина собирается сделать. Машина намеренна ее сбить! Вернее (ей подумалось, что получилось достаточно глупое высказывание) кто-то пытается сбить ее машиной. Темный корпус надвигающегося монстра отрезал возможность прижаться к стенке дома или спрятаться в подъезде (вернее, никакого подъезда там не было). Переулок был ровный, прямой, без деревьев. Спрятаться в нем было негде. Она побежала вперед, отчаянно размахивая руками, даже попыталась кричать, но вместо крика вырвался ком воздуха, больно оцарапав ее горло. Дальше — все произошло так же быстро. Машина почти прикоснулась к ней, когда какая-то неизвестная сила подняла ее над землей и со всего размаху бросила в огромную лужу, воняющую болотной тиной. Она упала лицом вниз, подняв фонтан грязи, что-то зловонное, осклизлое, тошнотворное прикоснулось к щеке. Сила, в которой опознала две неизвестные мужские руки, снова подняла ее верх, а к ее лицу сильно прижали (просто вдавили) какой-то мягкий предмет со сладковатым запахом (в котором признала запах хлороформа). Все закружилось, завертелось и умчалось в черную бездну. Сплошную черную бездну, накрывшую своей непроницаемой густой пеленой.
Она пришла в себя от боли в правой ноге и в спине, и, открыв глаза, долго не могла понять, где находится. Правая щека лежала на чем-то шершавом и твердом (она подумала, что это может быть только камень). Постепенно зрение начало возвращаться и с огромным удивлением она обнаружила, что лежит вся скрюченная, в неудобной, искривленной позе телом на лестнице, а головой — на лестничной площадке. Она лежала на лестнице на правом боку, опираясь спиной о металлические перила. Очевидно, она пролежала так достаточно долго, потому, что в ногу врезались бетонные ступеньки, а в спину — металлический прут, и от этого нестерпимой болью пульсировало все тело. Волны боли посылали отчаянные сигналы в мозг. Она попыталась пошевелиться — но не тут-то было! Наконец ей удалось переместить ногу так, что она стала болеть чуточку меньше. Но после этого вторым испытанием стала тошнота. Ее тошнило так невыносимо, что лишь огромным усилием воли удалось подавить жуткие позывы к рвоте. Наконец ей удалось пошевелить руками и осмотреться. Парадная была тускло освещена лампочкой, едва тлевшей под потолком. Это показалось ей знакомым. На лестничной площадке были двери трех квартир, но еще большее удивление вызвали цифра, которая была на центральной двери! Номер ее квартиры! Неужели кто-то привез ее сюда и положил прямо под дверь? Шок был настолько сильным,
Глава 20
Резкий звук, похожий на удар, прорвался сквозь окружающую ее тьму. Она хотела слезть с постели, подняться, но не могла — свинцовая плита весом в тонну упала прямо на грудь, придавливая к земле, и под этим грузом не могла (да и не хотела) пошевелиться. Сна не было. Она не заснула, просто провалилась в липкое тяжелое забытье, словно с головой погрузилась в черную зловонную жижу, в которой не разглядеть ни неба, ни дна. Но резкий звук преследовал ее сквозь толщу черной густой воды. И это было так, словно кто-то посмел ее ударить. Наконец сползла с кровати (вернее, упала — прямо на пол, больно стукнувшись руками и коленями) и постепенно смогла прийти в себя. Смогла даже взглянуть на свет, хотя полностью открыть глаза было все еще больно. Было начало третьего дня. А резкий звук был истерикой разрывавшегося телефона. Кто-то звонил ей так настойчиво, что… мысли потекли в другом направлении. В направлении темного происшествия ночью. И в направлении множества других странных происшествий, продолжающих с нею происходить.
— Ну наконец — то! — в голосе Жуковской было не свойственное прежде ей раздражение, и даже что-то, напоминающее тревогу, — а я уже думала вызывать опергруппу и выезжать по адресу! Что с вами произошло?
— Ничего, — она облизнула пересохшие губы, — я была дома.
— Я звоню с десяти утра! Никто к телефону не подходил. Я уже перепугалась.
— Я спала.
— Спала?! До четверти третьего?!
— Я…. Я приболела немного…..
— Что с вами?
— ничего страшного. Наверное, чем-то отравилась.
Внезапная мысль зазвучала с настойчивой ясностью: почему Жуковская так нервно ей звонит? Почему звонит именно после того, что произошло ночью?
Она постаралась, чтобы голос ее звучал спокойно.
— А, собственно, что произошло? Зачем я вам?
На другом конце трубки повисло молчание. Оно длилось не долго, но было достаточно характерным.
— У нас появилась новая версия. Я хотела вам об этом рассказать.
— Какая версия?
— О том, что детей могли украсть цыгане.
Голос прозвучал так, что становилось ясно: Жуковская врет. Цыгане. От напряжения у нее вспотели даже ладони, а все тело словно бросило в горячую, раскаленную кровяную волну. В памяти до боли отчетливо встала уродливая фигура мятого оранжевого паяца, и фотографии, рассматриваемые за круглым столиком….. Фотографии детей с раздвинутыми ногами… Детей не старше шести лет…. В ее теле бешено пульсировали тысячи злых, отчаянных пульсов, перегоняя по жилам закипевшую от возмущения кровь.
— И ради этого вы звонили все утро?
— Видите ли, эта версия теперь представляется нам наиболее вероятной. Под Южногорском остановился целый табор бродячих цыган. А всем известно. Что цыгане воруют детей, оставленных без присмотра. Вот мы и подумали….
— табор проверяли?
— Что?
— Нашли детей в этом таборе?
— Нет, но….
— Не надо мне врать! — от напряжения она закричала, и сама перепугалась собственного крика. Но тем не менее этот крик, вырвавшийся из самых глубин ее существа, помог как-то снять напряжение. Потом, решив кинуться с головой в разверстый прямо перед ней омут, она спокойно добавила:
— Этой ночью я была в клубе «Арлекин».
— Да? — ей показалось, что Жуковская растерялась.
— Да! — пульсы рвали кожу, и она не видела необходимости сдерживаться, — в этом клубе откровенно торгуют детьми! Уличные дети шести лет поют на сцене после полуночи, а потом администратор группы открыто предлагает их всем желающим! Это не клуб, а притон детской проституции и порнографии! В клубе открыто предлагают детские интим — услуги состоятельным людям, а вы мне говорите о каких-то цыганах?! И все это происходит прямо у вас под носом, а вы постоянно прикидываетесь какой-то дурочкой!