Ветер с Итиля
Шрифт:
– Говори, зачем звал? – с угрозой повторил кузнец.
– А, звал-то? Да есть дельце одно, как не быть. Вон, гляди, – дедок кивнул в сторону Степана и Гриди.
– Ну и чего? – помрачнел кузнец.
– Чаво, чаво, – передразнил дед. – Тебе бы только молотом махать…
– Говори, чего надо, – взъярился Угрим, – не то уйду.
– Ла-а-адно… – недовольно протянул дед. – Ты же кузнец у нас?
– Ну?
– А кузнец что есть за человек?
– Говори, зачем звал, пень трухлявый! – взревел Угрим. – Некогда мне с тобой лясы точить. У меня подмастерья таких дел натворят…
– Вот
– Ну?
– Ты Гридю знаешь?
– Ну?
– Заладил, – хмыкнул дед. – Так вот, Гридя говорит, что мужик этот – Перунов посланец. Что скажешь? – Взгляд у дедка стал колючим, льдистым.
– Чего скажу… – насупился Угрим. – Ты же Гридю утопить хотел. Вот и утопи вместе с этим. Или можешь мужика пришлого в кипятке сварить, чай, не впервой.
– В кипятке-то сварить можно, – согласился дед, – а коль не врет отрок? А мы посланца Перунова – в кипяток. Как думаешь, чего Перун с нами за енто сделает? Что скажешь, Угрим?
– А коль не врет – не вари!
Кузнец стал чернее тучи – он уже смекнул, зачем понадобился старейшине. И Степан смекнул. Хочет дедок «перевести стрелки», снять с себя ответственность, переложив решение Степановой судьбы на плечи Угрима. Ежели беды какие начнутся, то всегда на кузнеца кивнуть можно. И за недальновидное решение – на кол или в костер. Судя по всему, большое удовольствие получит дед в последнем случае.
– А коль врет? – осклабился дедок.
– Тогда вари.
Старейшина покачал головой:
– Э-эх, Угрим, Угрим, вижу, не хочешь ты мне помочь.
– Чем же я тебе, ведуну мудрому, помочь могу? – ухмыльнулся кузнец.
– Будто сам не знаешь?
– Не-а, не знаю.
– А я те объясню, – кивнул дед. – Объясню, милок, как не объяснить. Ты это, возвращайся в кузню, разведи огонь и спроси у него. Тебя огонь послушает, ты ж кузнец. Как скажет тебе огонь, так и будет. Я люд соберу и волю огненную объявлю.
– А ты что же сам у огня не спросишь?
Дедок тряхнул бороденкой:
– Не смейся надо мной, Угрим. Я же не волхв, я ведун.
– Так вот и ведай.
– Да я-то ведаю, милок, ведаю. Как иначе? Только ведаю о родичах наших, потому что сила моя не безгранична. Коли бы чернобород этот был из наших, я те точно сказал бы, Перун его послал или кто другой.
– Так то ж и я сказал бы, – хмыкнул Угрим.
– А ведь не наш он, Угрим. Разве Род будет со мной про всяких чужаков разговаривать? Род-то чужака тоже защищает, потому что для него, Рода, чужак этот – свой. Просто из другого места. Для Рода все – что дети для батьки. Вот и не скажет мне Род правды, да еще и напасть какую нашлет, чтобы голову ему не морочил, – дедок полоснул кузнеца взглядом. И столько злобы было в этом взгляде, что кузнец невольно отшатнулся. – Так ты поможешь, или как?
Угрим закручинился. Опустил голову.
– Помогу.
– Вот и ладненько, милок, вот и ладненько. А то я и думаю, неужто Угрим родичам своим не пособит, да не может такого быть. Чего тогда с Угримом делать? Только – вон из селения. А мне же тебя жалко,
Кузнец хотел что-то сказать, но только рукой махнул и вышел вон. Ведун поворотился к Степану:
– Так говоришь, милок, что Перун тебя послал? Добре, добре… А скажи ты мне, посланец Перунов, как же ты так опростоволосился, что Алатор тебя, хе-хе, по буйной-то головушке… Молчишь? Вот я и думаю, что человек ты попроще, попроще… Уж ты не серчай, сердешный. Был тут один, тоже себя посланцем величал, говорил, от бога Яхве к нам пожаловал. А себя иудеем называл и говорил, что живет в Итиле хузарском, – дедок вновь премерзко захихикал. – Все рассказывал, как Яхве море заставил расступиться, когда бежал народ его от злого правителя. Я и спрашиваю: «Значит, бог твой может и водами повелевать?» А он: «Вседержитель всем на земле повелевает». «И кипятком?» – спрашиваю. «И кипятком», – говорит. Ну, мы посланца в котел и посадили.
– И что, сварился?
– Сварился, соколик, а как же не свариться! На то и кипяток.
Пока дедок разглагольствовал, Гридя бросал на Степана умоляющие взгляды. Но Белбородко и сам уже понял, что лучше помалкивать, не то устроит ведун ему жизнь веселую, но недолгую. Собаками затравит или камнями прикажет побить, а то и сварит, как того миссионера-хазарина, злое дело нехитрое…
– Потом-то проведали мы, что от князя куябского тот посланец шел, – продолжал дед. – Не принял Истома веру иудейскую. Вот посланец к нам и заглянул. Сперва хотели его копченым продать, чтоб под ногами не путался, а потом сварили.
Дедок многозначительно пошамкал и добавил:
– Разговорчив был больно.
«Властью дед никак не хочет делиться, – заключил Степан, – и посему посланцы всяких там Перунов и Яхве ему как бельмо на глазу, потому что посланцы власть эту укоротить могут. А нужны ему те, кто власть его укрепит. Вот и займемся».
– Чего ж он один-то к вам явился, без дружинников?
Ведун, сощурившись, взглянул на Степана. Взгляд у старика был острый, словно наконечник копья-сулицы. На миг он предстал в своем истинном виде – властный, жестокий, расчетливый, словно вдруг сдернули с него личину. Но вот опомнился. Зашамкал, почесал бороденку и беззаботно пояснил:
– Так они ж Истоме все продались. Истоме хузарские всаднички ох как любы. Они ж из лука на двести шагов, да еще сидя на коне, стрелой хошь кого достанут. Знатные стрельцы, ох, знатные. И луки у них – одно загляденье: круторогие, упругие, сухожилиями обмотанные. Хузары-то на злато падки, вот и сговорились. Ходока того – взашей. А он к мужичку нашему одному, что на торжище куябское ходил лошадку торговать, взял да и прибился. К нам и приехал в телеге. Все сетовал, укорял: «Неправильному богу молитесь!» Мы его и сварили. Чтобы умы не баламутил. Родичей у него – шиш, виру им платить не надобно. А князь тоже от него отвернулся, значит, не княжий он человек. Вот и выходит, хе-хе, что по Правде поступили.