Ветер с Итиля
Шрифт:
– Вырежем всех! – взревел Аппах, летящий на благородном арабском скакуне на две конские головы впереди остальной лавы. – Руби псов, не давай пощады!
Впереди мелькал позолоченный шлем Любомира. Аппах не спускал с него глаз. «С тобой у меня особые счеты, – скрипел зубами хазарин, – для тебя не клинок, аркан приготовлен. Не видать легкой смерти, как свинья визжать будешь, о пощаде молить будешь».
Надежные люди донесли Аппаху, что хазарские луки и стрелы порубили по наущению куябского князя Любомир и его молодцы. Пес ответит за все. Кровью умоется! Пришла пора поквитаться.
Вражеская спина была совсем рядом. Еще немного, и Аппах сможет добыть тиуна. Сотник оглушительно завизжал и врезал пятками по бокам коня…
Хазары дышали в затылок. До яра оставалось всего ничего – шагов триста. Для конника – один миг. Но этого мига у славян не было. «Не успеть, – стучало в голове, – придется вступать в сечу». Любомир прекрасно понимал, что это значит. Задних вмиг стопчут, а те, кто успеет развернуть коней, скоро окажутся зажатыми в кольцо – хазары не будут стоять на месте, и пока три засадных десятка успеют к месту сечи, от рати останется хорошо если четыре-пять воев. Да и внезапной атаки не получится, слишком далеко.
Во что бы то ни стало надо домчать до плеса, загнать лошадей в воду, чтобы Вратислав и Ивор могли ударить с тыла. В воде-то хазары не больно поскачут, со своими легкими сабельками супротив мечей без конной сноровки будут, что голый посреди людного торжища.
– Метай копья! – заорал Любомир.
В плотной сече от копий проку нет, тяжелое ратовище с длинным граненым навершием рукой не разгонишь, для этого конская сила нужна. А вот ежели тать на всем скаку налетит на острие, когда копье даже не сильно брошено, то в седле ему не усидеть.
Вои, те, что поотстали, принялись разворачиваться в седлах и на всем скаку метать копья. Будь у латников легкие сулицы, урон вражине был бы нанесен посерьезней, но и так жаловаться грех – двух особенно рьяных вышибло из седел под копыта своей же лавы, а третьего, застрявшего ногой в стремени, потащило по земле, нещадно молотя затылком. Хазарин истошно заорал, но быстро замолк, видать, не выдержал череп. Довольная, как у объевшегося хозяйской сметаной кота, улыбка заиграла на лице Любомира – копченые немного отстали.
Он попридержал пегого, пропуская своих воев вперед, одним рывком развязал суму, набитую «чесноком». Острые, скрепленные по трое железные острия холодно блеснули на солнце. «Кабы в поход шли, – подумал Любомир, – то у каждого воя была бы вот такая же сума, а так – собрали, что по сусекам завалялось». Как сеятель зерна, он принялся разбрасывать «чеснок» за хвостом пегого. Сума быстро опустела. Любомир причмокнул и пустил скакуна в быстрый галоп.
За спиной раздалось дикое ржание. Любомир оглянулся. Хазарский конь пробил переднее копыто, вскинулся, как огонек лучины на сквозняке, вновь опустился, заметался, взбрыкивая задом, не понимая, что произошло. Вслед за ним еще несколько низкорослых лошадок познакомились с творениями куябских оружейников.
«Одной сумой лаву не остановишь, – отвернулся Любомир. – А все польза».
Плес стремительно приближался. Вот ратники поравнялись с яром, миновали узкую полоску берега и во весь опор загнали коней по грудь в воду, принялись разворачиваться навстречу врагу.
Хазарский всадник сгоряча залетел в реку, направил коня на Любомира.
– Поучим татей, – взревел тиун, привставая на стременах. Сбил обтянутым прочной бычьей кожей щитом саблю, подцепляя ее острым шипом, торчащим из умбона. Хазарин раскрылся. Любомир крякнул и, вкладывая весь свой вес, обрушил меч, разваливая шелом надвое…
Несколько степняков было сунулись в воду, но вдруг принялись что-то гортанно выкрикивать и разворачивать коней.
Любомир приставил ладонь козырьком, посмотрел против солнца и с одобрением покачал головой.
– Впер-р-ед!!! – зычно рыкнул он.
Вои тронули пятками бока скакунов. Разметывая брызги, малая рать двинулась на врага.
Из-за яра с ревом вылетали засадные десятки…
Засадная рать ударила с наката, вмиг стоптала задних, обтекла хазарские фланги, принялась теснить степняков, сбивая в кучу, вовсю орудуя мечами.
Любомировы два десятка теснили татей с другой стороны. Опытным глазом воина Любомир определил, что ворогов человек на пятнадцать больше, чем его воев, но теперь это преимущество обернулось недостатком. Тати были зажаты в кольцо, теснились внутри, мешая друг другу. Сражаться могли лишь те, что находились по краям.
Полоска реки стремительно отодвигалась. За спиной Любомира, на берегу, содрогались в предсмертных конвульсиях уже три хазарина, зарубленных самолично им. «Поспешать надобно, – подумал вой, – не давать татям опомниться».
– Шибче! – взревел Любомир. – Дави псов, не давай роздыху.
Он бросил скакуна на татя, лицо которого было закрыто отвратительной личиной, замаранной кровью.
– Что, нахлебался кровушки? – сплюнул вой. – Сейчас еще хлебнешь, погань лютая!
Вставшие боками кони всхрапывали, норовя укусить друг друга за шеи. Воины взметнули клинки, приняли удары на щиты, чуть разъехались, вновь сошлись, сшибаясь щитами. Началась жестокая рубка.
«Умелый, пес, – подумал Любомир, парируя мечом легкую саблю, нанося мощные ответные удары, – придется повозиться».
Хазарин попытался кольнуть в шею, Любомир сбил клинок ободом щита. Степняк завизжал и наискось опустил саблю, стараясь достать до конской выи. Любомир едва успел подставить меч.
– Ах ты, тварь бесчестная!
Он встал в полный рост на стременах, нависнув над татем, отпустил поводья – Пегий не дернется, чувствует хозяина и без узды, – перехватил меч двумя руками, не обращая внимания на болтающийся на предплечье щит, и со всей силы обрушил на хазарина. Тот попытался срубить раскрывшегося воя, махнув параллельно земле. Справная бронь выдержала удар, затупила клинок. За кожаным поддоспешником, наверное, набухнет черный синяк, и ребро, кажется, треснуло. По боку расползалась тупая, словно от удара оглоблей, боль. Это ничего, главное, крови не лишился, не ослабеет. Хазарин вскинул щит, но слишком спешно и потому неудачно. Тяжелый меч впечатал окованный железом обод в предплечье хазарина. Щит треснул, впрочем, как и рука, что для хазарина было значительно хуже. Тать был, разумеется, жив – от таких ран не умирают, – из глотки рвался крик, глаза бешено сверкали в прорезях личины, сабля со свистом рассекала воздух. Но левая рука с расколотым щитом повисла.