Ветхая ткань бытия
Шрифт:
— Привал, — объявил монах и медленно уселся на землю. Шассим спрыгнул и уселся рядом, всё ещё не пришедший полностью в себя. — Дальше будет проще.
— Ты всегда так шутишь? — спросил его Шассим, и монах вопросительно взглянул тому в глаза.
— Что такое?
— Оглянись, — посоветовал Шассим и Унэн повиновался.
Последовало долгое молчание.
— И как это я спустился? — осведомился Унэн, яростно потирая спину. — Прямо по воздуху?
Флосс кивнул и рассказал о том, что видел. О «шторке» он умолчал. На всякий случай.
— Невероятно, — медленно протянул монах. —
— И, извлекая из рукавов то, чем можно было перекусить, рассказал о подземном святилище. Вкратце, разумеется. Полный рассказ занимал обычно час-другой.
— Слово, значит, — флосс прикрыл глаза, и монах с любопытством смотрел, как над Шассимом, одевшимся в серебристую дымку, проплывают разноцветные искорки. — Нет, не могу, — признался целитель, в конце концов. — Не получается.
— Что именно не получается?
— Приблизиться к нему.
— О… понятно, — ответил Унэн, хотя ничего не понял. Метафоры флосса большей частью были совершенно неожиданными. Было даже странно, что Шассиму доступна большая часть юмора, популярного среди гуманоидных рас.
— Пожалуй, я не стану больше читать это слово, — решил Унэн наконец. — Есть у меня один приятель… словом, видел я, чем подобное может кончиться.
— Чем же? — немедленно заинтересовался Шассим.
Но монах промолчал.
— Извини, Шассим, — произнёс он наконец, и на лице его отразилась битва долга с чем-то ещё. Долг, в конце концов, победил. — Не могу рассказывать.
Флосс кивнул с важным видом и не стал настаивать.
Взамен монах рассказал Шассиму немало иных историй. Большей частью из собственной жизни.
Сюрприз оказался брёвнами — выглядели они внушительно: каждое в добрый фут толщиной и длиной футов в тридцать. Что именно хотел сказать Аймвери, оставалось непонятным: разрубить дерево на дрова? Построить из них дом?
Построить плот, шепнул внутренний голос. Странный был это голос. В нём словно смешались десятки человеческих голосов, говоривших слаженно и в унисон.
А ведь это мысль, подумал Науэр, развязывая горловину сумки. Где-то там лежит топорик.
Походный нож. Свой собственный, не дарёный. Да и верёвки предостаточно. Сам он плотов никогда не вязал… но голос шепнул, что сделать это проще простого.
— Кто ко мне обращается? — спросил Науэр громко и оглянулся. Никого. Рядом коричнево-зелёной стеной возвышался лес. Птицы начали неустанную перекличку, оспаривая друг у друга право владеть крохотными мирками, в несколько деревьев каждый. Никто не следил за Гостем, никто не пытался проникнуть в его сознание — так, по всей видимости, необходимо было понимать свечение амулетов.
Повинуясь неожиданно пришедшему порыву, Науэр сорвал с себя все охранные и сигнальные амулеты, которыми его щедро снабдили маги Иглы, и швырнул это добро в Реку.
С шумным плеском связка погрузилось. Науэр инстинктивно присел, спасаясь от брызг. Что бы там ни говорили, а вода может действительно оказаться опасной.
Почти сразу же ему стало намного лучше. Возникло ощущение, что из ушей вынули находившуюся там вату, а с глаз сорвали тёмные, почти полностью непроницаемые очки. Тут же послышался мерный шёпот Реки — в десятке шагов от него, он текла неторопливо и размеренно, порождая бурунчики, и нахмуриваясь мелкими полосками волн. Отчего мне казалось, что она гладкая и вязкая? — недоумевал Гость. Позже он догадался. Наверное, оттого, что так считал весь оставшийся Зивир.
И не такой уж чёрной была её вода. Тёмной, да. Но у самого берега сквозь неё проступали лежащие на дне камушки… и те, действительно, были почти совсем чёрными. Странно.
Ну хорошо. Науэр подошёл к ближайшему бревну… и заметил, что все они крепко-накрепко примотаны друг к другу. Вот ещё забота, нахмурился Науэр.
Верёвку придётся разрезать: очень уж прочная на вид. Он с сомнением ухватился за верхнее бревно, поняв неожиданно, что ему придётся потрудиться на славу. Тяжеленные, небось…
Вся связка брёвен — двенадцать штук — неожиданно взмыла в воздух над его головой.
От неожиданности Науэр споткнулся и упал навзничь, выпустив бревно.
Связка медленно опустилась на берег, проплыв над головой. Не в силах подавить участившееся сердцебиение, Науэр медленно поднялся и вновь тронул рукой связку. Та легко подалась.
Ну и дела! Предупреждать же надо! Он почесал голову. Его счастье, что упал в сторону леса. Иначе сейчас связка выпорхнула бы из ладоней и опустилась на воду. И поминай, как звали.
Норруан задремал в просторной гостиной, в очередной раз спасаясь от холода. Его любимое кресло стояло возле камина, в камине тускло светились угли, в которые превратились три солидных бревна: очаг был настолько большим, что внутри можно было свободно прогуливаться стоя.
Одним словом, камин был под стать гостиной. Комната притихла за спиной своего хозяина. Порой, когда сон его становился тревожным, тени сгущались в дальних углах и беспокойно плыли по воздуху, жалобно причитая и постоянно меняя очертания. Охотничьи трофеи на стенах — увидев которые, даже днём можно было бы испугаться — холодно взирали на хоровод призраков; в их стеклянных глазах просыпалась давно ушедшая жажда крови.
Замок оживал — в той мере, в которой разум Норруана, непреклонный и тёмный даже для своего обладателя, позволял ему ожить. Ой как несладко пришлось бы незваному гостю, вздумай он проникнуть в Моррон в часы, когда Владыка Замка спит! Как бы в насмешку, и крепостные ворота, и главный вход были широко распахнуты ночью — и многие столетия никто не осмеливался принять их приглашение.
Норруану снилось странное. Цветки, прораставшие в небесах и тянувшие к земле исполинские, расплывчатые чашечки. Деревья, каждое высотой в несколько миль, ходить под которыми было жутко и непривычно — учитывая то, что всё остальное имело привычные размеры. Дома в пустыне, состоявшие из неведомо как застывшего песка — жёлто-коричневыми грибками поднимались они над медленно ползущими дюнами. Какие-то четвероногие силуэты — похожие на крупных кошек — пробирались между домов, сливаясь с песком. Порой выглядело это жутковато: тени кошек скользили по песку, то растягиваясь, то съёживаясь, а их обладательниц не было заметно вовсе.