Ветвь оливы
Шрифт:
— Мадемуазель дю Ранталь, — произнес я, глядя в ее удивленные зеленые глаза, в которых, как в живущих своей жизнью мирах танцевали огни и тени, яркий полдень и вечерние сумерки. — Я уважаю ваш траур и не прошу вас прервать его, но я хочу, чтобы это было у вас. — И я протянул ей вырезанную из красного дерева ажурную шкатулочку.
И все-таки, моя рука дрожала, хотя я точно знал, что был спокоен. Диана, кажется, улыбнулась.
Кольцо, лежавшее в шкатулке, принадлежало моей матери. И оно давно терпеливо дожидалось своего часа. В кольцо было вставлено четыре крупных изумруда, напоминавших расположеньем четырехлистный клевер, а между листками вкраплено по маленькому золотистому топазу — как чашелистики геральдической розы.
Жанна нерешительно взяла шкатулку, и я постарался плавно опустить руку, а не уронить ее. Пальцы Жанны тоже подрагивали. Она ласково и немного неловко открыла резную крышечку и мягко зарумянилась, глядя на вспыхнувшие внутри радужные искорки.
— Мой дом — ваш дом, — сказал я, не дожидаясь ответа, и оглянулся на Бертрана, смотревшего на нас и удивленно и благожелательно.
— Оно очень красивое, — сказала Жанна чуть скованно, не доставая кольцо из шкатулки. Я знал, что она его и не достанет. Не сейчас и не здесь.
— Оно принадлежало моей матери, — сказал я вслух. И на этот раз Жанна улыбнулась, подняв сияющий взгляд — весенняя зелень, пронзенная солнцем — изумруды и топазы чудесно подойдут ее глазам.
— Я знаю, — ответила она тихо.
И это знание тоже кружило мне голову.
— Я бы на вашем месте не торопился так говорить о доме, — с явно натянутым благодушием насмешливо проворчал Лигоньяж. — Пока еще он принадлежит вашему отцу, а не вам.
— Вы абсолютно правы, — признал я, переведя взгляд на него. И я тоже был прав, прежнее дружелюбное подшучивание, если оно когда-то было искренне-дружелюбным, с некоторых пор превратилось в ядовитое недоверие. Гасконцу я не нравился, как когда-то Фортингему, похоже, теперь они поменялись местами. Вероятно, потому, что в отношении шотландца было меньше личного. Он полагал меня опасным раньше, принципиально, но не для себя самого. Лигоньяж же после событий минувшей ночи, должно быть, считал меня опасным, прежде всего, в отношении себя. Не исключено, что это была лишь легкая нервозность, так как он не знал, что ему теперь делать с его обычным поддразниванием, возможно, не слишком безопасным, но избавляться от него так уж сразу он полагал обидной сдачей привычных позиций. — Но смею надеяться, что я постиг его волю, а он благосклонен к моей и она прекрасно ему известна.
— Надеюсь, — обронил Лигоньяж, явно надеясь на что-то совсем другое. С неделю назад я действительно сильно его огорошил. Следовало этого ожидать.
Снизу донесся шум. Двери гостиной выходили прямо на лестничную площадку над нижним залом, выстланным плитами в шахматную клетку и уставленным вдоль стен латами — так и не двинувшимися вперед шахматными фигурами.
С поразительным проворством я вслед за девушками кинулся к перилам.
— Наконец-то!
Отец глянул наверх, откуда расслышал шум, и приветственно кивнул нам. Он был не один, его сопровождал человек, показавшийся мне смутно знакомым. Общим образом, движениями, обманчиво грузным силуэтом…
— Не может быть, — сказал я, по-видимому, вслух. И опередив всех, двинулся к лестнице и вниз по ступенькам. Не слишком ли быстро?.. — задумался я запоздало, уже на спуске. Ничего, спускаться легче, чем подниматься, если не останавливаться… и не слишком разгоняться… Я явно разволновался. Этого человека я точно уже видел — хитроватый взгляд, черную бороду, топорщившуюся как щетка — в «Румяной пулярке», в компании погибшего в ту же ночь Моревеля. И предполагалось, что именно этот человек — его убийца. На чьей, собственно, стороне этот тип?
Чернобородый вскинул голову, бросив на меня, должно быть, такой же подозрительный взгляд, как и мой, и слегка поклонился.
— Мне кажется, мы уже знакомы.
— Мне тоже так кажется, — ответил я.
— Но едва ли под настоящим именем, — вставил отец. Он выглядел до крайней степени вымотанным, но не слишком угнетенным. Может быть, для этого он просто слишком устал. — Это господин де Жиро, человек большой храбрости и незаурядного ума. Он располагает сведениями, которые могут быть нам полезны. Полагаю, все мы сможем быть полезны друг другу.
— Вот как. Очень рад, — заверил я.
Отец снова перевел взгляд вверх. Мимо меня — я остановился на нижней ступеньке, придерживаясь за перила — спустился Готье, уже в плаще и шляпе, как будто возвращение отца было для него каким-то сигналом. Раскланявшись с Жиро, как если бы он видел его уже не впервые, Готье решительно поспешил прочь. Так, так, значит, я один был не в курсе насчет личности, исчезнувшей некогда из «Пулярки» при столь драматичных обстоятельствах?
— Прошу прощенья… — раздался за спиной голос Рауля. Я посторонился, пропустив и его.
— Принесите свечей в мои комнаты, — велел отец Антуану и оценивающе посмотрел на меня. — Полагаю, вам стоит к нам присоединиться, если вы, конечно, в состоянии.
— Разумеется, — подтвердил я и глянул вверх.
Дамы исчезли с площадки. Не дамы тоже, там попросту никого не было. У девушек тоже была разработана тактика? Например, немедленно увести всех, пока не посвященных? Я перевел взгляд на саму лестницу, и от одной мысли о ступеньках, ведущих вверх, на лбу выступила испарина. Ничего. Загадочный мсье де Жиро был слишком лакомым кусочком, чтобы его упускать. Я пропустил всех вперед и двинулся в кильватере. И снова все вышло куда лучше, чем можно было подумать. Впрочем… главное — не увлекаться. На верхних ступеньках у меня в глазах замелькали, бешено кружась, тучи черных мушек. Черных точек и клякс аннигиляции… Паршиво… кровь отлила от головы. Я остановился, глубоко вздохнув, и зажмурился. Так, что там надо сделать, чтобы поднять давление? Надо разозлиться… Черт возьми, я не хочу выпадать из событий, как будто меня стерли из истории. Еще раз!.. В голове что-то вспыхнуло… Прояснилось… Да. Сработало. Я все еще жив и намерен таковым и оставаться. Уж сколько получится. Я почти не отстал. В ушах у меня еще дразнящее звенело, но это была уже спасительная злость. Ничего не стоило ускорить шаг, оторвавшись от перил, на всякий случай, держась поближе к стенке.
В коридоре плясали огни и тени. Вот они пляшут уже в комнате. И мы тоже в ней. Как мыши в мышеловке. Хотя нет, виноват, кажется, это не совсем то сравнение, что хотелось бы, не то, что нужно. Совсем…
Жиро остановившись, озадаченно, украдкой, потянул носом. В кабинете отца, как обычно, пахло маслом и олифой. О его странном хобби, конечно, знали многие, но всегда бывает удивительно во всем удостовериться лично.
Антуан подвинул кресла для вящего удобства и мы наконец расселись. «Ну, отсюда я теперь уже точно не встану», — подумал я. Под ребрами согласно трепыхался издыхающий воробей.
Пока отец отдавал Антуану еще какие-то распоряжения, Жиро с каким-то странным выражением посмотрел на меня. Собственно говоря, выражение-то отсутствовало. Но глубоко посаженные темные глазки смотрели едва ли не вспугнуто.
— Я не убивал его, — заявил Жиро. — Это вы вчера убили того, кто это сделал.
Я удивленно моргнул. Просто рефлекторно.
— Простите?..
— Дизак.
— Он был там? — Глупый вопрос, не требующий ответа. — Но почему он убил его? Ведь он мог…
Жиро с полуслова схватил мою мысль и качнул головой.