Ветвящееся время. История, которой не было
Шрифт:
Потом было назначение Кутузова, Бородинское поле, ставшее по праву знаменательной вехой в истории, хотя не одно оно решило судьбу наполеоновской империи; и вступление победителя в почти покинутую жителями Москву.
Стремясь побудить Александра к заключению мира, Наполеон из взятой Москвы грозится отторгнуть у России и передать Польше земли чуть ли не до Москвы, а на Дону учредить, якобы, ни много ни мало, «казачье королевство»(?!).(6,20)
Он даже обдумывает вопрос о том, чтобы принять декрет об освобождении крепостных крестьян, однако, по его собственным словам, будучи якобы ненавистником всяческих революций, а
Тем временем «в Петербурге после сдачи Москвы царила паника: там начали уже складывать вещи, и уезжать. Больше всех торопилась Мария Федоровна… Она хотела скорого заключения мира. Константин хотел того же, Аракчеев оробел, и тоже очень хотел мира»(28,283). Более того, к миру склонялся, в принципе, и сам Кутузов.
Один лишь Александр все это время проявлял упрямую и внешне непонятную твердость, которую потом сочтут за прозорливость, и категорически отвергал любые переговоры. Трудно сказать, какими соображениями руководствовался он в этот момент, если, несмотря на всю тяжесть обстановки и кажущуюся ее безнадежность, отверг саму возможность примирения с завоевателем. Не исключено, что российский император, из каких-то своих источников, быть может даже от агентуры из окружения Наполеона (того же Талейрана), был хорошо осведомлен о плачевном положении французской армии и ее стремительном разложении.
19 октября Наполеон приказывает начать отступление из Москвы.
Дальнейшее было только растянувшейся на два с половиной года агонией. И «битва народов» под Лейпцигом, и еще 87 сражений с силами коалиции, и «Сто дней», и Ватерлоо, хотя чаша весов не раз еще как будто склонялась в пользу Наполеона.
А каким бы путем пошла история, прими русский император мирные предложения императора Франции?
Рискуя быть обвиненными в отсутствии патриотизма, автор все же склонен полагать, что почетный мир с Бонапартом на тот момент был бы не самым худшим выходом. Пожалуй, любой, какой угодно пристрастный суд истории, заключи Александр тогда мирный договор, безусловно оправдал бы царя.
Более того – на этот раз автор готов отчасти согласиться с А. Бушковым, что переход России, пусть и вынужденный, на сторону Бонапарта, мог сулить по крайней мере не меньшие потенциальные выгоды, нежели продолжение борьбы с ним. Во всяком случае, автору совершенно не понятно, почему положение, когда сильнейшей державой мира оказалось бы Франция, было менее предпочтительным, нежели реально сложившееся английское первенство.(12,454) И, наконец были бы сохранены жизни сотен тысяч русских солдат, погибших за освобождение Европы от «корсиканского чудовища». Освобождения, от которого Российская империя не получила, практически, никаких выгод.
Итак, прочтя послание Наполеона с мирными предложениями, Александр, после тяжелых раздумий, под влиянием своего окружения и семьи (не в последнюю очередь матери – вдовствующей императрицы), дает согласие на начало переговоров. В конце концов, рассуждает царь, он сделал все, что мог, и не его вина, что провидение оказалось не на его стороне.
Получив утвердительный ответ из Санкт-Петербурга, Наполеон I, уже обеспокоенный осложнившимся положением своей армии, буквально просиял.
И вскоре, в почти сгоревшей Москве, французский монарх принимает делегацию монарха российского.
С трепетом ждут ее члены условий мира, которые
Но они оказываются достаточно милостивы – границы России остаются в основном прежними.
«Польская партия» при французском дворе, во главе с маршалом Жозефом Понятовским, пытается возражать, но Бонапарт быстро ставит ее на место, недвусмысленно давая понять, что воюет вовсе не во имя восстановления польской империи, а во имя возвеличивания французской.
Не забывает Наполеон и о чисто меркантильных интересах французских купцов и фабрикантов. По его настоянию, этим же мирным договором, отменяется таможенный тариф, введенный императором Александром в 1810 году, в соответствии с которым очень высокими пошлинами облагались ввозимые из Франции товары, и прежде всего предметы роскоши – шелка, бархат, дорогие вина и т.д.
Наконец – и это едва ли не самое главное – Александр I берет на себя обязательство участвовать в давно задуманной французской экспедиции против британских владений в Индии. (13,272)
Что касается территориальных утрат, то для Российской Империи, они ограничиваются лишь Белостокским округом (кстати, не так давно отданным ей все тем же Бонапартом) и, возможно, Вильно. Они присоединяются к герцогству Варшавскому, вскоре после Московского мира получившему независимость, разумеется в рамках наполеоновской системы – и это все, чем вынуждены довольствоваться поляки. Зато в составе России остается Восточная Галиция (нынешняя Тернопольская область), по результатам Венского Конгресса 1815 года обмененная на австрийскую часть Польши, России совсем не нужную. (23,Т2,17)
Итак, мир подписан, и в конце осени 1812 года наполеоновская армия, уменьшившаяся, надо отметить, в числе более чем на две трети, форсированным маршем покидает оказавшуюся столь негостеприимной Россию. После нее остаются разграбленные и разоренные усадьбы и деревни, уничтоженные пожарами Москва и Смоленск, поля сражений, с десятками тысяч трупов, что лежат не погребенными уже не первый месяц.
Что же дальше?
Начнем с обстановки в верхах.
В высшем обществе незамедлительно по окончании войны происходит глубокий раскол. Одна его часть, и без того придерживавшаяся пораженческих настроений, теперь полностью повергается ниц перед Наполеоном.
В этой среде, пышным цветом расцветает доходящий до самоуничижения комплекс неполноценности, полный отказ от российской самоидентификации, своего рода стремление окончательно стать французами если не по крови, то по духу. В чем-то повторяется ситуация начала предшествующего века, петровской и послепетровской эпохи, с той разницей, что на месте немцев и всего немецкого, ставится Франция и французы (в то время как немцы – и прежде всего, пруссаки, теряют последние остатки уважения в глазах русской публики, и позиции при дворе).
Попутно в этой же среде возникает самый настоящий культ личности Бонапарта.
Другие, напротив, начинают испытывают к победителю жгучую ненависть, и пусть и не мечтают о реванше на поле битвы, пытаются хоть как – то отыграться. Они призывают к искоренению французского влияния в культуре, языке, общественной жизни, запрещают у себя дома разговаривать по-французски (полузабытый высшим обществом родной язык снова входит в моду). В печати появляются многочисленные литературные памфлеты и газетные статьи, зло третирующие галломанство.