Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]
Шрифт:
Она спрашивала родителей о том, что произошло за последнее время у них в доме, но все эти разговоры лишний раз напоминали ей, что ей надо поговорить с отцом и матерью еще кое о чем.
— Енох, принеси мне вина. Очень хочется пить, — сказала Юлия и, как только он принес ей вина, выпила половину кубка. — Х–м–м, это вино не такое хорошее, как то, что покупает Кай, но оно все же освежает, — сказала она и допила оставшееся в кубке вино. Увидев выражение лица матери, она хихикнула: — Мама, я ведь уже не ребенок. От одного кубка вина я не опьянею.
Децим задавал вопросы о Кае.
Феба приказала принести ужин.
— Садись сюда, Юлия, — сказала
Юлия едва дотронулась до нарезанного мяса, фруктов и хлеба и продолжала рассказывать о тех деликатесах, которые она ест на пирах.
— Иногда я ем до тех пор, пока мне не покажется, что я вот–вот лопну, — засмеялась она. — Енох, еще вина.
— Ты выглядишь такой же стройной, какой и была всегда, — сказала Феба.
— Спасибо, мама, — сказала Юлия со счастливой улыбкой. Она не рассказала матери о том, как Калаба научила ее очищать желудок, чтобы не прибавлять в весе. Поначалу такая процедура казалась ей неприятной, но теперь ей достаточно было оказаться в уединении на несколько минут, чтобы запросто проделать эту процедуру. Сейчас Юлия просто старалась не есть слишком много. Кусок мяса она положила обратно на серебряный поднос и вместо него взяла виноград.
В комнату вошла Хадасса с двумя небольшими сосудами теплой воды и полотенцами. Увидев Юлию, она приветливо улыбнулась, но стала обслуживать Децима и Фебу. Юлия испытала досаду, когда увидела, что точно такой же сосуд для мытья рук ей принесла Вития. Хадасса ее, а не их служанка. Родители только одолжили ее.
Юлия вымыла руки, вытерла их и вернула полотенце Витии.
— Хадасса, собери свои вещи. Ты возвращаешься ко мне. — Почувствовав, какая наступила тишина после этих слов, Юлия с вызовом спросила: — Я что–то не то сказала?
— Хадасса, оставь нас, — мягко обратился к рабыне Децим.
— Делай то, что я тебе сказала, Хадасса, — сказала ей вслед Юлия, потом повернулась к отцу.
— Насколько я понял, у тебя сейчас более чем достаточно служанок, и в ней ты больше не нуждаешься, — сказал он.
— Юлия, — более конкретно обратилась к дочери Феба, — зачем тебе сейчас Хадасса, когда у тебя столько рабынь?
— Они не служат мне так, как я того хочу.
— Так научи их, — кратко и с досадой сказал Децим. Он видел блеск в глазах Хадассы. Хадасса была здесь счастлива. Она была лучше всех тех рабынь, которые были здесь до нее. И у Децима не было ни малейшего желания отсылать ее обратно к эгоистичной и своевольной дочери, тем более что у Юлии теперь было гораздо больше рабынь, чем ей было нужно.
— Я бы научила, если бы они умели хоть немного думать, — сердито произнесла Юлия. — Кая волнует только одно — чтобы они были красивыми. Большинство из них сродни эфиопке Октавии. Совершенно безмозглые. Одну из них я уже дважды отхлестала, а она все равно еле шевелится. А Кай не хочет, чтобы Хадасса мне прислуживала, потому что она иудейка, к тому же страшная.
— Ну и что с того, что она иудейка? — пожал плечами отец.
— И никогда она не была страшной, — вступилась за Хадассу Феба.
Юлия глянула на нее.
— Ты, мама, просто привыкла к ней.
— Не понимаю, что Каю не нравится в иудеях? — спросил Децим, и Юлия поняла, что наговорила лишнего. Она и сама не могла толком объяснить родителям, почему Кай не любит иудеев.
— Несколько его друзей погибли при осаде Иерусалима, — придумала она на ходу.
— Тогда Хадассе лучше всего остаться здесь, — сказала Феба.
Юлия
— Как ты можешь так говорить? Она моя. Ты сама мне ее отдала.
— Но ведь ты же ее вернула матери, — парировал Децим.
Юлия встала со своего места.
— Я не возвращала! Я только отдала ее на время. Я никогда тебе не говорила, что ты можешь взять ее насовсем, мама.
— Последние шесть месяцев она служила так хорошо, — тихо сказала Феба. — По–моему, просто непорядочно по отношению к ней передавать ее туда–сюда.
Юлия уставилась на мать, не веря услышанному.
— Непорядочно? Что значит непорядочно?! Она всего лишь рабыня! А как же я? Ты совсем не думаешь обо мне!
В этот момент в комнату вошел Марк, который тут же радостно улыбнулся сестре.
— То–то я гляжу, что разговор такой бурный, как в старые времена. Добро пожаловать домой, Юлия, — он подошел к ней и нежно ее поцеловал. — О чем здесь такой жаркий спор, сестрица?
— Они не отпускают Хадассу, — ответила Юлия, взглянув на отца. — Она принадлежит мне, и мама еще говорит о порядочности! Какая–то рабыня им дороже собственной дочери.
— Юлия! — возмущенно сказала Феба.
— Да, это так! — настаивала на своем Юлия, и ее глаза заблестели от слез. Она нуждалась в Хадассе, эта рабыня была ей нужна во что бы то ни стало. — Отец хоть раз спросил меня, все ли у меня в порядке? Он вообще знает о том, что мне приходится терпеть?
Децим нахмурился, с интересом наблюдая за таким всплеском эмоций.
— И что же тебе приходится терпеть? — спросил он ее сардоническим тоном, и Феба, дотронувшись до его руки, умоляющим взглядом попросила его помолчать.
Марк всмотрелся в лицо Юлии.
— Что с тобой случилось?
— Ничего, — ответила она, вся дрожа. — Ничего! — Потом она повернулась к матери. — Ты отдала ее мне.
— Да, это так, — сказала Феба, вставая и подходя к дочери. — Конечно, ты можешь забрать ее. — Она обняла дочь за талию и почувствовала существенную перемену в ее настроении. Фебе тут же показалось, что она знает истинную причину такого эмоционального состояния Юлии. — О, моя дорогая, мы даже не представляли, почему ты так в ней нуждаешься. Можешь взять ее с собой. — Она почувствовала, как Юлия тут же подобрела. — Хадасса очень хорошо служила нам, но у нас есть другие. — Она поцеловала Юлию в лоб. — Пойду, поговорю с Хадассой.
— Нет, — Юлия схватила ее за руку. Ей очень не хотелось оставаться наедине с отцом, к тому же она уже заметила, как смотрит на нее Марк своим острым, недоумевающим и в то же время подозрительным взглядом. — Пошли к ней Марка. Пусть он прикажет ей собраться. Через несколько минут мне уже надо возвращаться домой, и эти минуты я хочу провести с тобой… и с отцом.
Марк увидел Хадассу сидящей в перистиле. Когда он подходил к ней, его пульс забился чаще. Она встала, и все ее поведение говорило о послушании. Марк вдруг подумал о том, как много раз хотел поговорить с ней. Иногда он просыпался рано утром только для того, чтобы посмотреть, как она молится на восходе солнца своему Богу. В такие минуты искушение подойти к ней становилось почти невыносимым. Но он знал, что отец прав. Она была совершенно не похожа на всех остальных. И если он будет относиться к ней так, как относился ко всем остальным служанкам, это погубит ее. Он сам не мог понять, что с ним происходит, но факт остается фактом — он дал слово оставить ее в покое.