Вейн
Шрифт:
Точно, ерунду, согласился Юрка.
«3 апреля.
Рассказала Виктору про сахарницу. Он сначала смеялся, а потом сказал, что в этом что-то есть. И спросил, не хочу ли я сама сходить в другой мир. Говорит, у него получается быть поводырем.
Мне и хочется, и страшно.
Если я соглашусь, значит, я поверила? До конца, до самого донышка? Но как я могу ему не верить?
Принес кувшинки. Всю дорогу прятал под курткой. Мама ахала и допытывалась, где он их взял. Виктор отшучивался.
Он нравится папе, это заметно.
Сегодня они сидели возле печи, папа курил, а Виктор так, рядышком, на подоконнике. Обсуждали что-то из газет. А я газеты не читаю, хотя папа и ругает, мол, непозволительно это учительнице. Я после ужина посуду вытирала и смотрела на них. Виктор такой красивый в черном свитере с оленями и так внимательно слушал папу. Серьезно, даже складочка между бровей появилась. Волосы прядками упали на лицо. Обнять бы его, прижаться щекой к свитеру… Но я же не могла при родителях!
В сенях было холодно. Я пошла Виктора провожать, и мы долго целовались. Я боялась, что мама догадается, чем мы тут занимаемся. Он ушел, а я все стояла в сенях, и щеки у меня горели. А потом мама позвала: «Дашка, застудишься». Пришлось вернуться».
Потом то самое, про женское и мужское счастье, и дальше:
«9 апреля.
Руки до сих пор дрожат. Мы должны были встретиться, но Виктор позвонил и сказал, что заболел. Я, конечно, отправилась к нему, мед прихватила. Мне и в голову не могло прийти!
До его дома четыре остановки на автобусе. Живет в старой пятиэтажке, от тетки квартира досталась. Родители у него на Севере, Виктор давно с ними не виделся, его тетка воспитывала. Тут и школу окончил. А потом тетка умерла.
Ну вот, приехала. Постояла перед дверью, еще причесалась на лестничной площадке, дурочка! Звоню. Открывает. Лицо бледное, аж зеленым отливает, и голова, как у старика, трясется. Я испугалась, хотела «Скорую» вызвать, но Виктор запретил.
Оказывается, если проводить из мира в мир несколько человек разом или слишком часто, то наступает истощение. Говорит, с гор сошел селевой поток. Бежать некуда. Вот он и увел, скольких смог. Рассказывал виноватым голосом. Те, кто остался, – погибли.
Мне казалось, больше, чем любила, любить нельзя. Ошибалась. Оказывается, можно.
Виктор показал длинный шрам на боку. В том году ранило. Война была, он беженцев прятал. Я наклонилась и поцеловала.
Ничего не могло случиться, он слишком слабый. А я хотела, чтобы случилось. Вот так, и не нужно мне ничего, ни штампа в паспорте, ни вообще. Просто быть с ним. Пусть я испорченная, пусть! Но я представила на мгновение, что его – убили. Давно, еще до этой осени, и мы не встретились.
Виктор уснул. Пил чай с медом, поставил кружку, сказал: «Я сейчас, минутку», прилег на подушку – и готово. Я сидела в кресле, смотрела на него, моего любимого человека. У него широкие темные брови и длинные ресницы. Нос крупный. Ямочка на подбородке. Волосы непослушные, падают на лицо. Щетина пробивается. А губы во сне приоткрыты, как у ребенка. Смотрела, и горло сжималось, не вздохнуть. Какое это счастье, что он – есть. Что он – такой. Что я могу к нему прикоснуться. Вдохнуть его запах.
Пришла домой поздно. Мама говорит: «Смотри, девка, доиграешься!» А разве это игра?
Как мне теперь его провожать, зная, что может и не вернуться?
Раньше казалось – приключение. Другие миры – это же так интересно! А Виктор рискует собой. Зачем?! Разве можно помочь всем? Спасти – всех? Их, вейнов, много. Живут, как хотят. Конечно, тоже рискуют, но не так. А Виктор… Я понимаю, когда война и на твою страну напали. Когда погибает твой город и нужно спасти… Что я пишу! Твой – нужно, а соседний? Тоже нужно? А тот, который на несколько километров дальше? Где грань, за которой твоей ответственности уже нет? За которой можно сказать: «Я не буду рисковать собой»? Получается – нет. А что есть?
Мой страх. Моя любовь.
Витенька, я не смогу без тебя!»
«Герой!» – с неприязнью подумал Юрка. Расхвастался перед девчонкой! Было обидно за Дашу, что она так легко попалась на крючок. И за отца, с которым мама еще не успела встретиться. Даже хотел пролистнуть дальше, найти – ну где же? Но удержался и стал читать по порядку.
«14 апреля.
Не виделась с Виктором четыре дня. То стенгазету рисовали, то торжественное собрание, то в школе, на практике, проводили уроки, посвященные Дню космонавтики. Завуч нам: «Молодцы, девочки!» А мне кажется, ребятишки, особенно мальчики, больше нас об этом знают. Стыдно, прав папка! Но что делать, если могу думать только об одном?
Как же я соскучилась!»
«18 апреля.
Я пойду с ним. Я не испугаюсь. Завтра. Он снова скажет, что в кино. Днем нельзя – машин много, да и вдруг кто заметит.
Уже завтра».
«19 апреля.
Не получилось.
Мы долго стояли на шоссе, Виктор пытался, но никак. Сказал виновато: «Так бывает, из родного мира очень трудно уводить, слишком многое держит». Конечно, держит, как же иначе? Мама, отец, дом, практика в школе и то, мое будущее первое сентября.
Он говорит: «Индивидуальная сопротивляемость».
Я, конечно, расстроилась. Даже заплакала. Ведь как думала: вдруг смогу чем-нибудь помочь ему там?»
«23 апреля.
Мне хочется накричать на него, ударить, запереть дверь и никуда не пускать. А он говорит, у меня повышенная мнительность.
Иногда мне кажется, что я его ненавижу. Я – Виктора!
А если бы он был другим, любила бы я его?»
«26 апреля.
Была у него дома. Стемнело, а мы и шторы не раздернули, и свет не включили. Виктор лежал на диване, головой у меня на коленях. Осунулся, как после долгой болезни. Все время мерз. Притащил оттуда горький шоколад. На обложке нарисована карета и написано что-то не по-русски. Я поила его чаем, он жевал плитку и морщился. Ему нужно часто пить горячее, это помогает при истощении. И шоколад очень полезен, да разве достанешь! Еще гематоген хорошо, но он тоже редко бывает. Может, хоть аскорбинку купить? И настойку элеутерококка.
Я хотела встать, снова вскипятить чайник, но Виктор попросил:
– Посиди еще.
Пальцы у него дрожали. Голову запрокинул, на меня смотрит.
– Дашка, если бы ты знала, какой я счастливый! Все получилось, понимаешь, все! А потом прихожу домой, и ты меня ждешь. Дашка ты, Дашка.
А мне хотелось плакать. Видела я, каким он пришел. Через порог тащила, сил у него не осталось перешагнуть.
Что же ты делаешь с собой, Витенька?
Положила руку ему на лоб, он вздохнул… Ну вот Дик набегается по улицам, придет и валится у будки с таким же вздохом. Мол, все, можно отдохнуть. Думала, снова уснет, но Виктор, не открывая глаз, сказал: