Везде чужой

Забирко Виталий Сергеевич

Таксон Тей закрылся на щеколду, разделся, и тут поезд тронулся. Когда он набрал ход, Таксон Тей опустил окно и выбросил в темноту бутылку с банкой. При этом он напустил в купе паровозной гари, но, право слово, это было приятней перегарно-селёдочной вони. Снова пожалев, что в умывальнике нет воды, он забрался на верхнюю полку и лёг на сырые, серые простыни. И погасил свет.

– ...Развратить человека гораздо проще, чем воспитать, - спокойно говорил Стокатор.
– Он отличается от животного тем, что его естественные желания заперты моральными устоями, запрещающими ему возвратиться в первобытное состояние. От самых простых категорий - исключающих насилие одной личности над другой, до самых сложных -

осознания равенства и единства с другой личностью. Бескорыстие, альтруизм, полная самоотдача, приоритет общественных ценностей над личными. Я, превращённое в МЫ. Это и есть наше общество. Единственное в изученной Вселенной. Остальные двадцать три известных нам цивилизации развиваются по принципу конкурентности личности, где каждый старается поднять свое "я" выше других. Естественно, что прогресс в конфликтных мирах идёт быстрее, чем у нас, так как в его основе лежат закон борьбы за существование, выживаемости индивидуума, и примат материальных ценностей над духовными. Такой путь неприемлем для Парадаса. И потому существуем мы, Звёздные, призванные охранять Парадас от контактов с конфликтными мирами. Потому что, чем выше моральные устои общества, тем они уязвимее, и тем проще их разрушить.

Они сидели в рубке орбитальной станции. Тей слушал Стокатора и со щемящей грустью смотрел сквозь прозрачную стену на вращающийся в пространстве шар Парадаса. Чем больше он узнавал о своём предназначении, тем муторнее становилось у него на душе. Дискомфорт между оставленным миром Парадаса, простым, светлым, добрым, жизнь на котором текла стабильно, размеренно, спокойно, и неустойчивым, переменчивым и потому зыбким, непонятным миром Звёздных, требующим постоянного напряжения мысли, жестокости в принимаемых решениях - жутковатом мире дозволенного насилия над личностью, ввергал его в беспредельную депрессию. Избыток депрессии, могущий привести к необратимой ломке психики, снимался психоаналитиками, но всё же большая её часть оставлялась для адаптации личности к новым условиям. И это мучительное перерождение личности навсегда перечеркивало путь назад. На Родину. На Парадас.

– Тебе известно, - продолжал Стокатор, - что на Парадасе ведётся генетический контроль беременных женщин. Психика ещё не родившихся младенцев корректируется, чтобы не допустить появления моральных уродов. Но корректируются только аномальные отклонения, а так дети, как и положено, рождаются с индивидуальными особенностями, с разными способностями и наклонностями. В том числе и с завышенной самооценкой собственной личности. И те люди, у которых последующее воспитание не в силах сгладить врождённый эгоизм, приходят к нам. Это не насилие. Просто другого пути нет ни для личности, ни для общества. Останься такой человек на планете, и рано или поздно уязвлённое самолюбие превратит его в закоренелого индивидуалиста, неудовлетворённого окружающим миром. И тогда он начнёт расшатывать устои общества. Зачастую это делается из самых лучших побуждений - в попытке достичь гармонии общества с собственной личностью. К сожалению, такие люди не понимают, что гармония достигается перестройкой личности в соответствии с моралью общества, а не наоборот. Обратный процесс несёт хаос...

Какая-то новая тревога извне вторглась в сознание Тея, приглушила речь Стокатора, заставила насторожиться. "Душеспасительные" беседы проводились с Теем в обязательном порядке раз в день кем-нибудь из аналитиков. По капле новые сведения о его предназначении проникали в сознание, меняя личность, приспосабливая к новым условиям. Тей относился к ним спокойно, с трезвым пониманием необходимости повторения азбучных истин для сохранения душевного равновесия. Но нарастающее чувство тревоги напрочь перечеркнуло сегодняшний сеанс психотерапии.

Странно, но беспокойство Тея никак

не передалось Стокатору. Он продолжал размеренную, умиротворяющую речь, даже когда Тей, не найдя в рубке источника своей тревоги, встал и подошёл к прозрачной стене. Именно там, в черноте космоса над абрисом Парадаса возникла белая, угрожающе быстро увеличивающаяся точка.

– Что это?..
– Тей резко повернулся к Стокатору и осёкся. Стокатор по-прежнему продолжал разглагольствовать, обращаясь к пустому креслу.

И в этот момент точка стремительно превратилась в огромный бесформенный астероид, и он врезался в прозрачную стену, разлетевшуюся острыми льдистыми осколками...

Таксон Тей вскочил на полке. Сон исчез. Колёса вагона с успокаивающей равномерностью выбивали дробь на стыках рельсов, в окне мелькали розовые в свете восходящего солнца стволы смешанного леса, но чувство тревоги продолжало нарастать со скоростью мчащегося в пространстве астероида. И не успел Таксон Тей определить, откуда оно исходит, как где-то впереди состава громыхнул взрыв, и машинист включил экстренное торможение.

Сила инерции вдавила Таксона Тея в стену, а отдача бросила на пол. Вагоны судорожно дёргались, бились друг о друга, и Таксона Тея швыряло от одной стены купе к другой. Наконец в последний раз взвизгнули тормозные колодки, заскрипели, распрямляясь, рессоры, и поезд остановился.

Таксон Тей бросился к окну. По полосе отчуждения к составу бежали люди, из лесу выкатывались пустые подводы, слышался сухой беспорядочный треск ружейной пальбы. Увиденное ввергло Таксона Тея в изумлённый шок. Будто он неожиданно очутился на съёмках исторического фильма времен становления Республиканства, когда в лесах орудовали различные крестьянские банды, не признававшие ни новую власть, ни старую. На некоторых подводах стояли пулемёты, разношерстно одетые налётчики были увешаны оружием, из которого и палили на бегу. Кто в воздух, кто по составу.

Шальная пуля пробила двойное стекло над головой Таксона Тея и вывела его из оцепенения. Он отпрянул. Нет, не кино здесь снималось. Он стал поспешно одеваться, но тут по коридору забухали сапоги, и дверь в купе с треском распахнулась.

– Приехали, красавец!

В дверях стоял бородатый, рыжий детина и довольно ухмылялся щербатым ртом. Ствол десантного автомата смотрел в живот Таксона Тея.

– Выходь!

Таксон Тей прихватил пиджак и нагнулся за ботинками, но детина сгрёб его в охапку и вышвырнул из купе.

– В морге оденут!
– гаркнул детина, отбирая пиджак и выталкивая Таксона Тея в тамбур.
– Лехан, принимай!

На насыпи у вагона стоял необъятный увалень в тесной, не по размеру, и потому разошедшейся по многим швам, куртке. Его широкое добродушное лицо расплылось в приветливой улыбке швейцара, встречающего завсегдатая.

– А сюды, милок!
– поманил он пальцем. Другой рукой он поигрывал обрезом охотничьей берданы.
– Спускайся, родёмый!

Таксон Тей спрыгнул на насыпь. Перемешанная с землёй щебёнка больно ударила по голым ступням. Давно не ходил он босиком по земле.

– Вон туды, родёмый!
– растёкся радушием увалень, указывая обрезом. Постой, пакеда, тама.

Шагах в десяти от него стоял зелёный от страха, трясущийся проводник. Обшлагом кителя он непрерывно вытирал со лба обильно катящийся пот и тяжело, с надрывом дышал.

Таксон Тей стал рядом и посмотрел вдоль состава. Из их вагона больше не вышел никто. Слишком дорогое удовольствие - люкс. Зато из других вагонов сыпалась голосящая, пёстрая толпа полуодетых пассажиров, которых точно также выстраивали вдоль вагонов. Там то и дело со звоном разлетались стёкла, и в окна на насыпь выбрасывался разнообразный скарб. Не разбирая, не сортируя, налётчики спешно грузили его на подводы.