Везучая
Шрифт:
Особенно, когда Юра велел мне смешать в литровой банке грецкие орехи, мед и протертый лимон вместе с корочкой, дать настояться в темноте и съедать столовую ложку этой смеси ежедневно.
– Ты не представляешь, как это заряжает! Такой витамин прет! – кричал мне в лицо Юра с вытаращенными глазами. Ничего не оставалось, как поверить.
Видимо, благодаря витаминам, мы по-пластунски пробрались на показ в театр имени Гоголя. Не скажу, что нам рьяно хотелось работать именно в этом театре – изо всех московских театров он слыл самым нереспектабельным.
Показ был общий. То есть, не только мы со «Шпагиным наголо», а еще несколько трепещущих артистов. Но, несмотря на вовремя съеденную смесь, мы там как-то затерялись. Хотя после, когда расходившиеся артисты делились впечатлениями от показа, кто-то сказал, что я комиссии понравилась, но подобная артистка в этом театре уже есть. Типаж! Твой меч – моя голова с плеч…
– Первый блин всегда комом, не переживай! – подбадривал меня Юра. – Главное, что мы не поодиночке. Один в поле не воин – хорошая пословица. Мы еще всем покажем.
– Да не хочу я воевать. Мне бы, знаешь, мирным путем.
– «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути» – пропел Шпагин на всю улицу, по которой мы шли к метро.
– Юр, а ты хотел бы, чтобы твои дети стали артистами?
– Ни за что! Я же им не враг.
– Почему сразу враг? А если талант? Если они гении?
– Вот только если гении. А так мыкаться, как я – не пожелаю никому, тем более – своим деткам. Доказывать постоянно, что ты не осел и не бездарь. Муторно.
– Я тоже. Не хочу доказывать.
– Может, нам другие профессии надо было выбрать?
– Не знаю. Мне с юности казалось, что это дело – для меня. Я не учитывала, насколько сложно окажется потом, уже с дипломом. Что прописка на пути встанет.
– Вот и я до сих пор думаю, что профессия моя – для меня. А вообще, кто знает, на что я еще способен? Иногда не сплю ночами, до утра сам с собой беседы веду. Может, я просто поддался всеобщему соблазну? Какие-то комплексы юношеские меня в актерство погнали. А теперь поздно менять, переучиваться поздно. Я раньше не понимал, что же всех так привлекает, чего все прутся в театральный? А тут на книжку по психологии наткнулся. Там теория одна прописана: человек, который идет в актерскую профессию, бессознательно настроен на уход от реальности. Сцена – это ведь как другой мир, параллельный. На ней о своих печалях забываешь. Уходишь в роль с головой, и она перестает перемалывать твои думки и проблемки.
– Да, наверное. Когда эта роль есть в наличии. В этом вся сермяга.
– Хорошее выражение. Надо включить его в свой рацион.
Мы вошли в станцию метро. Не место для продолжения дискуссии на тему выбора жизненного пути и безработицы – слишком шумно. К тому же у меня разболелась голова. – В рацион? Ты хотел сказать – лексикон?
– А чем тебе рацион не нравится? – засмеялся Шпагин.
– Ну, да, правильно: лексикон – это набор слов, а тут целая фраза. Значит, ее употребление – уже рацион.
– Ух, ты! Какую теорию
– «Умерла так умерла»! Анекдот знаешь, про тещу? Ты его просто обязан знать: у тебя же есть теща.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи, это же наболевшая тема всех зятьев!
– Да я анекдоты не запоминаю. Только конец помню. Там зятю врачи говорят: «Ваша теща умерла. Но мы можем попробовать ее реанимировать». А зять вскрикивает: «Нет уж, нет уж, на фиг, на фиг, померла так померла!»
– Ой, классный анекдот, мать! Надо записать, а то я их тоже не запоминаю.
– Этот не забудешь, зять.
– Пожалуй, ты права. Ладно, побежал, дети ждут. Тебе на какую ветку?
«Ветками» назывались в обиходе линии метро. Представив себе живую, зеленую веточку сирени, я почувствовала себя птичкой. И, уходя от реальности в своем направлении, помахала Шпагину крылом.
Глава 4. Интерконтиненталь
Бурая листва обозначилась в проталинах. Через сквер возле дома стали ходить от метро прохожие, сокращая путь. Вспомнили про насиженные места птицы. Пора мыть окна! – апрель. Сосед Сашка даже завязал. Рая перестала визгливо на него покрикивать.
– Ходит, прям, как жаних, – провожала она идущего по коридору Сашку собственническим, плотоядным взглядом. Ей давно было пора замуж.
В Москву прилетела моя подруга Лариса, живущая в Австрии. Мы договорились встретиться в холле гостиницы «Белград». В номер к ней не поднимались: тогда отслеживались связи с заграницей. Подруга вполне легально вышла замуж за иностранца средней руки и имела диплом переводчицы, но от греха подальше мы решили отпраздновать встречу в другом месте. Ларисе непременно хотелось экзотики, и мы пошли для начала в «Пельменную».
Кафе в те времена выглядели забегаловками. Столики стоячие – некогда расслабляться, страна строит коммунизм, так что нечего рассиживаться! Мы съели по порции серых пельменей с белой сметаной из грубых, фаянсовых тарелок с надписью «Общепит» и пошли гулять по Москве. Отрыжка кислецой органично вошла в экзотическую программу посещения подругой родины.
– Иногда дико хочется картошечки с селедкой «Иваси», – жаловалась она.
«Иваси»! Конечно! Это была бочковая супер-селедка по сравнению с той, разделанной под Европу «Матиас», что все знают сейчас. Жалкое подобие.
– Я тебе пожарю сегодня вечером, хочешь?
– Нет, вечером меня пригласили в «Интерконтиненталь».
Это было название ресторана в недавно открывшемся Центре Международной Торговли на Краснопресненской набережной. Хаммеровский Центр – так его еще называли, видимо, желая выразить пиетет могущественному Хаммеру, – мне еще не доводилось видеть. Манящее к себе издалека, стального цвета сооружение с памятником жилистому Гермесу снаружи и с кукарекающим петухом-часами внутри – вот где экзотика!