Везунчик
Шрифт:
– Как это на допрос? – не понял Щербич. – Они что – нас подозревают, что ли?
– Не знаю, не знаю, – Прибытков опять достал кисет. – С самим комендантом поедем. Во, честь нам какая! Только не ведомо, вернемся обратно или нет?
– Выходит, если бы партизаны не напали на комендатуру, то немцы не сожгли бы и слободчан? – Антон опять решил вернуться к событиям новогодней ночи.
– Выходит, что так, – Кирюша затянулся, и с удовольствием выпустил в морозный воздух клубы табачного дыма. – Неймется им, что б они позамерзали в своих лесах. Силу почуяли, вот и поперли на рожон.
– С
– От Москвы погнали Гансов, вот они и бесятся почем зря. Думают, что помогают Красной Армии, – полицай презрительно плюнул на снег. – А на самом деле через них гибнут мирные люди.
– Неужели они этого сами не понимают?
– Слушай, если бы соображали, то не заставляли бы немцев принимать ответные меры, понятно тебе, или нет?
– Не такой уж я тупой, – обиженно промолвил Антон. – Вон, у нас в Борках, все было тихо и мирно, пока сами жители не стали грубо нарушать немецкие законы. И поплатились. Скажи, кому стало легче, что двоих повесили, кого-то расстреляли, кого-то сожгли?
До меня доходят слухи, что там, у партизан, верховодит мой сосед Леня Лосев.
– Я и говорю, что при любой власти умный человек найдет свое место, и будет жить припеваючи, – Прибытков похлопал Щербича по плечу. – Только не надо искать приключения на одно место, а то потом хрен на него сядешь!
– Ты это о чем? – Щербич не понял последнюю шутку товарища по оружию.
– Да про твоего соседа Лосева. Живым остался под Брестом, ну и радуйся. Только зарегистрируйся в комендатуре, и думай, как кусок хлеба добыть. Так нет же – в войну решил поиграть. Мало ему, не настрелялся. Значит, здесь могут укокошить. Видно, плохо ты с ним проводил разъяснительную работу, вот сейчас мы все и расхлебываемся из-за тебя.
– Ты что хочешь этим сказать? – разозлился Антон. – О какой работе ты ведешь речь?
– Сам же рассказывал, что ты был у него в гостях, когда он пришел домой с окружения, раненый, – напомнил ему Кирюша. – Надо было тогда же пулю ему в лоб, и не было бы кому боломутить народ с этими партизанами.
– Кто же знал, что он на такое способен? – развел руками Щербич.
– Хотя, признаться, мысль такая возникала. Да вот что-то не срослось, не получилось. А жаль.
– Поздно после драки то кулаками махать. Только на будущее будь умнее, – назидательно закончил Прибытков. – Пошли, вон к коменданту уже пришла машина. На ней мы и поедем.
К радости Антона, распоряжение о доставке в управу на допрос полицаев, отменили. Но Прибытков обратился к Вернеру с просьбой.
– Дозвольте, господин майор, съездить с вами в район, – вытянувшись по стойке «смирно», Кирюша замер перед начальством. – Товарищ наш Петро Сидоркин в госпитале раненый лежит. Проведать бы? Вот с Антоном собрались к нему, не откажите, господин майор.
– Похвально, – не раздумывая ни секунды, ответил Карл Каспарович. – Похвально, что у вас начинает формироваться дружный коллектив. Только жаль, что этому способствуют такие трагические события. Хотя – «лучше поздно, чем никогда» – так, по-моему, говорят у вас?
– Точно так, – усаживаясь на заднее сиденье, промолвил Кирюша. – Упредить ума не хватает, зато задним умом мы сильны.
Госпиталь располагался в здании бывшей районной больницы, что стоит на высоком берегу реки Деснянки почти перед самым впадением ее в Днепр. Речка с одной стороны, густой сосновый лес с другой были самым верным выбором для строительства больницы. Чистый речной и хвойный воздух стали дополнительным стимулом для выздоровления больных.
Палата, где лежали раненые полицейские, находилась на третьем этаже, и смотрела окнами в лес. Справа от окна стояла кровать Сидоркина, слева – Марка Захаровича.
Увидев вошедших во главе с комендантом, лица полицаев застыли в недоумении.
– Вот кого не ожидал, так не ожидал, – тяжело, с паузами между словами, промолвил Петро.
– Пришли глянуть на калеку? – Марк Захарович сидел на кровати в синем больничном халате с пустым рукавом под правую руку. – Над бедой нашей посмеяться пришли? – и обиженно поджал губы.
– Это как очерствели ваши души, что элементарное человеческое участие для вас является оскорбительным? – майор по очереди подошел к каждому, поздоровался, и присел на стул. – Интересовался у врачей. Сказали, что идете на поправку. Это радует.
– Да какая ж это радость, прости Господи, с одной рукой то? – подскочил на кровати пожилой полицай. – Спасибо, хоть до ветру без посторонней помощи еще сходить можно. А жить как?
– Вы не цените жизнь, уважаемый! – назидательно сказал комендант. – Погибли семнадцать немецких солдат, мой помощник лейтенант Шлегель скончался от ран, ваши товарищи по оружию убиты, а вы остались живы. Разве это не радость?
– Оно конечно, – потупил голову Марк Захарович. – Только и меня понять надо. Может, лучше бы сразу насмерть, чем так калекой.
– Сомневаюсь, что ваши мысли разделили бы убитые, будь у них право выбора, – Вернер поднялся, готовый покинуть палату. – А сожженные ваши земляки не хотели жить? Вы спросите про это у партизан при случае, – добавил уже на выходе. – В вашем распоряжении пятнадцать минут, – это было сказано Прибыткову и Щербичу.
– Прав майор, – Кирюша сел на тот же стул, где только что сидел комендант. – Ныть не надо, живи, раз выпала тебе такая доля жить. И не скули, – наклонил голову, долго смотрел в пол, прежде чем заговорить дальше. – Вот, не знаю, как и сказать, Петро Пантелеевич. Карлуша-то не все поведал, умолчал о главном, – тяжело вздохнул, и продолжил, не глядя на Сидоркина. – В отместку на следующий день Гансы согнали в коровник всех без разбора слободчан, и сожгли. И твою семью тоже, вот, – закончил он. – Ты уж извини, Петро Пантелеевич, что не уберегли Полинку с ребятишками, и что мне выпал жребий сказать тебе об этом. Извини.
У Сидоркина и без того бескровное лицо стало вдруг белее мела, дыхание – прерывистым, сиплым, он заметался, и, схватив руками край простыни, зажал ее во рту, заглушив крик отчаяния, вырывавшийся наружу.
– А-а-а-а! – скрипел зубами староста, и бился головой о спинку кровати. – Как это, за что? А-а-а-а!
Антон смотрел на метавшегося товарища, и сделал попытку подойти к нему, попридержать, успокоить, но его остановил Прибытков.
– Погодь, парень, погодь! Пускай покричит, боль из души выпустит, потом легче станет. Погодь.