Везунчик
Шрифт:
– Вращай шкив! – заорал он на Ваську, и толкнул девчонку к аппарату. Схватив за воротник, прижал ее голову к начавшему движение транспортеру, а правую руку девчонки сунул между зубьями крутящегося барабана.
– Будешь говорить? Будешь? Кто, для кого хлеб? Говори! – в бешенстве кричал Антон.
Какое-то мгновение рука еще скользила, перескакивая с одного зубца на другой, пока барабан не захватил и не зажевал пальцы руки, они захрустели, от боли Фекла закричала, дернулась в железных объятиях старосты, и осунулась на снег, потеряв сознание.
– Отпусти
– Назад! Назад! – помня недавний случай с еврейской семьей Каца, Антон отпрянул в сторону, выхватил пистолет, и выстрелил в воздух. – Назад, застрелю, убью!
Однако женщины наседали, и Васька с винтовкой наперевес защищал начальника, с силой толкал их подальше от льномялки. Несколько женщин уже уводили куда-то Феклу, а жена лесничего Соня со шкворнем в руках заходила к Антону со спины.
– Ты что, дура, погубить всех захотела? – приклад винтовки Худолея опустился ей между лопаток. – Тебя же первую угробят!
От удара женщина полетела на снег лицом вниз, к ней кинулись ее товарки, и, подхватив под руки, оттащили в сторону конюшни.
Антон тяжело дышал, вытирая со лба тыльной стороной ладони пот, смотрел на красные капли крови на снегу, что остались после Феклы, а у самого перед глазами все крутились и крутились барабаны льномялки, и в ушах непрестанно стоял хруст человеческих костей.
Чтобы избавиться от наваждения, староста наклонился, зачерпнул полную горсть чистого снега, с жадностью принялся есть, потом начал растирать им себе лицо, распахнутую грудь. Стало немного легче, опять появилось то, утреннее, ощущение чистоты и свежести морозного воздуха, бодрость в теле.
Оглянулся вокруг: хозяйственный двор опустел, только Васька Худолей стоял рядом, внимательно наблюдая за начальником.
– Ну, вот, и слава Богу! – широко улыбаясь, он подошел к Антону, заглядывая ему в глаза. – А я, грешным делом, испугался за вас, за ваше здоровье. Уж слишком побледнели вы, Антон Степанович! Не надо так близко принимать к сердцу! Ну их, этих баб, от них все беды на земле.
– Что-то помутилось в глазах, – Щербич беспомощно смотрел на помощника, трогал себя руками, как будто проверяя – все ли на месте. – Что делать будем? Неужели спустим с рук?
– Это вы о чем? – Худолей наклонился, взял его под локоть. – Пойдемте домой. Вам отдохнуть надо, какая теперь служба, – стал он уговаривать старосту.
– Ты куда это клонишь? – вырвав руку, Антон стал застегивать полушубок. Мороз давал о себе знать, пробираясь вовнутрь, под одежду, вытесняя оттуда последнее тепло. – Где эта девка? Я ее так не оставлю!
– Да бросьте вы, Антон Степанович! Будут потом говорить, что староста Щербич воюет с бабами. Вот чести-то будет!
– Да она же враг, и врагам моим помогала, хлеб им пекла! Как же я это могу простить? Да ни когда!
– И о людях подумать надо, – стоял на своем Васька. – Нам, ведь, жить в этой деревне, зачем же лишних врагов наживать?
– Но хлеб-то пекла партизанам? – Антон ни как не хотел сдавать своих позиций, хотя здравый смысл предложений Худолея уже немного поколебал его уверенность в своей правоте.
– А вы согласитесь, что она на самом деле пекла его для себя, и вам легче станет! Зачем же забивать себе голову догадками?
– Кто его знает? – в голосе Антона уже слышались сомнения. – Может, и правда забыть?
– А у меня есть идея, – Худолей повеселел, опять подхватил начальника под локоть, и стал увлекать его в сторону дома. – Посмотрите на Феклу с другой стороны, Антон Степанович! Девка – кровь с молоком! Да я бы, на вашем месте, сам позволял бы ей учинять допросы над собой, только чтобы после щупать ее каждую ночь! Не баба, а мечта любого мужика!
– Заткнись! – Щербич выдернул руку, и зашагал по улице один.
Обиженный, Васька еще какое-то время наблюдал вслед начальнику, потом сплюнул под ноги, в отчаянии махнул рукой, и направился к себе домой.
Для Антона эта тема была запретной. Даже себе самому он не хотел признаваться в этом, было стыдно до слез вспоминать, как опростоволосился тогда у родника, что бьет ключом на той стороне Деснянки.
Было это за год до войны, летом, в июле. В тот день все колхозники были на лугу: шла сенокосная пора, каждый день, как и каждый человек на сенокосе ценен. Антон метал сено в стога, ребятишки подтаскивали копны, а женщины и девушки управлялись с граблями. Все было как всегда, если не считать, что принимала сено на верху молодая, разбитная и задорная Маша, Мария. Она помогала там деду Никите, первому мастеру в колхозе по установке стогов да скирд.
В свои двадцать пять лет Маша успела побывать замужем за местным гармонистом и рыбаком Колей Масловым, и стать вдовой: месяца через три после свадьбы утонул молодой муж на омутах, что не далеко от Пристани. Как это произошло, ни кто не знает, только нашли люди прибитую водой к берегу лодку, да шапка его зацепилась за камень-валун. Вот и все, что осталось Марии от любимого.
Да не долго носила траур вдова: очень скоро стали замечать местные молодицы, как тайком, крадучись бегают их мужья к дому Масловых, что стоит на берегу Деснянки. И окна били, и волосы клочьями вырывали, а ей все равно неймется – не зарастает тропа!
– Не моя вина, что вы своих мужей удержать при себе не можете. А я их люблю, и они меня тоже! – это и все, что могла она ответить женщинам.
Вот и в тот день звонкий смех Марии разносился по лугу. На этот раз ее объектом был напарник дед Никита.
– Дед, ты же вдовец, и я не мужняя, – в очередной раз начала приставать она к старику. – Может, давай поженимся? Будет не семья, а сплошная загадка.
– Это с чего так? – поддержал ее дед. – В чем же загадка меж мужем и женой?
– Не уж то не знаешь, старый? – предвкушая потеху, Маша огляделась вокруг – есть ли свидетели их разговора. На них-то она и рассчитывает. – Загадка в том, что я тебя ни когда не увижу молодым, а ты меня не увидишь старой! – зашлась она от хохота.