Везунчик
Шрифт:
– Дежурный! – громко позвал дядька Корней, как тут же на пороге землянки вырос молоденький партизан с немецким автоматом на шее.
– Пленного в землянку под арест. Вызови к нему чекиста.
Выполняй.
– Слушаюсь! – вытянулся дежурный по стойке «смирно».
После разговора в землянке к Щербичу пришло реальное понимание его положения: пощады ждать не стоит. В то же время, он отметил для себя одну особенность в своем поведении: куда-то исчез панический страх смерти. Зная, что будет казнен, он не побоялся высказать все, что хотел. Однако, надежда на спасение не покидала его: он же везунчик. Только не надо ждать, что спасение придет само собой, без каких-либо усилий с его стороны. Надо действовать! Но как? Куда его поселят, как будут охранять и как долго это продлится? Сколько времени в его распоряжении?
Эти вопросы не оставляли его ни на мгновение. Он выполнял все, что требовал конвоир, машинально переставлял ноги, куда-то шел, но мозг работал в одном направлении – спастись, любой ценой спастись! Откупиться или ждать пощады не стоит. Надо надеяться только на себя и на счастливый случай. А то, что он будет, Антон свято верил, и это придавало ему силы.
Над лесом нависла темная грозовая туча: дневной свет сменился предвечерними сумерками, лес замер, духота становилась невыносимой. Тучи комаров атаковали пленника, превратив его жизнь в сплошной кошмар: руки по-прежнему были связаны за спиной.
Молоденький партизан, что привел его в этот ельник на краю поляны, явно кого-то искал: он водил Антона от одной землянки до другой, спрашивая, не видел ли кто чекиста.
А дождь уже начался: сначала одинокие капли с трудом проникали сквозь густые кроны берез и сосен, потом разом обрушились на застывший лес.
Конвоир подвел Антона к молодой березе, приставил к дереву, перевязал веревкой руки за ствол, и исчез в пелене дождя.
В мгновение Щербич промок до нитки: дождь лил, удары грома чередовались бликами молний, струи воды освежили воздух, стало немного легче дышать. Пленник наклонился вперед, натянув связанные веревкой руки до предела, до боли в плечах, в каждом суставчике. Под левой кистью рука в веревке как будто двигалась свободней. Антон напряг все силы и начал растягивать узел. Вроде как пошло! Мокрая рука и мокрая веревка сыграли свою роль: рука двигалась! Сложив ладонь лодочкой, зажав зубы до хруста от нетерпимой боли содранной до мяса кожи, вырвал руку из петли. От толчка тут же рухнул на землю, и сразу же отполз вглубь ельника. Веревку не стал снимать, накрутив ее на правую руку. Первым желанием было бежать прочь, куда глаза глядят, только бы подальше от этого партизанского лагеря. Однако разум подсказывал, что самый легкий способ побега может оказаться смертельным: все кинуться искать его в лес, и еще неизвестно, как долго он сможет наслаждаться свободой. Он уже понял, что вокруг стоят посты, засады, секреты. И пройти их ему будет не так уж и просто, если вообще возможно.
Накинув на голову рубашку, Антон кинулся к землянкам, где только что проходил вместе с конвоиром. Еще в самом начале дождя он видел, как в одну из них забежало несколько партизан. На крыше землянки росли штук пять, шесть молоденьких елей с широкой, густой кроной. Одна из них было прямо над ее входом.
Недолго думая, он бросился под нее, свернувшись калачом вокруг ствола. Из-под земли до него доносились людские голоса, смех, тянуло табачным дымом.
А дождь продолжал лить: сквозь густые ветки капли проникали не так часто, как на открытом пространстве, зато были крупными, тяжелыми.
Антон еще не успел отдышаться, как в лагере объявили тревогу.
Ему было хорошо видно, как выбегали партизаны, и направлялись куда-то в глубь леса. Щербич знал, что причиной был он, его побег, и рано или поздно, его все равно обнаружат под елкой. Мозг лихорадочно искал выход из этой ситуации, ощущение безысходности уже коснулось сознания, как его осенило – землянка! Вряд ли кому придет в голову искать беглеца в ней.
Тяжелый запах мужских тел, табака ударил в нос, когда он открыл дверь. В глаза бросилось двухъярусные нары вдоль стен, узкий стол посредине. Не раздумывая, Антон залез под нары в дальнем углу, потихоньку развязал веревку, и затих. До него почти не доносился шум дождя, не слышно было и людских голосов. Только сейчас он почувствовал саднящую боль от содранной кожи на руке. Ни чего не оставалось, как оторвать кусок рубашки, и кое-как перевязать ее.
Время застыло, как и застыл пленник в своем убежище. Теперь он уже ждал прихода обитателей этой землянки: не возникнет ли у кого мысли заглянуть под нары?
День заканчивался, как закончился и дождь. Яркое, светлое пятно дверного проема постепенно серело, чтобы в какой-то момент стать темным, слиться с наступившей ночью.
Беглец находился в состоянии между сном и явью, как в землянку стали спускаться партизаны. Кто-то сразу падал на нары, кто-то – садился за стол. Там же на столе зажгли плошку. Все разговоры были вокруг побега Антона и только о нем.
– Говорят, что этому полицаю просто везет, – раздался молодой, надтреснутый голос с верхних нар, что над пленником. – Как заколдованный.
– Да, и я это слышал, – поддержал беседу другой партизан, что сидел за столом спиной к выходу. – Уже несколько раз за ним охотились, а он как зверь – нюхом чует, и обходит капканы.
– Помните, на Новый год, когда комендатуру в Слободе разбили, так он тоже ушел.
– Вроде, как его рук дело Ленька Петраков, – опять заговорил молодой с верху. – На льду за школой сошлись в тот раз. Щербичу повезло – первым выстрелил.
– Что вы о везении, о колдовстве? Глупости все это, – Антон сразу узнал голос Павла Скворцова. Он сидел на нарах прямо над ним. – Просто надо было мне лучше целиться, вот и все. И Леньке, земля ему пухом, проворней надо было быть.
– Я же говорю – везет, – не сдавался молодой партизан.
– Все правильно, – поддержал Павла кто-то пожилой, незнакомый Щербичу. – Пуля, она не выбирает, от стрелка зависит. Хотя, кто его знает, может и так? На войне чего только не бывает. В ту, первую с немцами, помню….
– Ванька застрелился! – в дверном проеме появился какой-то партизан. – Это от него ушел полицай, так он и застрелился.
– Да ты что!? – все в землянке забегали, заговорили, пососкакивали с мест. – Зачем? Да как такое могло случиться?
Некоторые устремились наверх, остальные замолчали.
– Ну и дурак, – заговорил опять пожилой. – Куда этот полицай от нас денется? Поймаем не сегодня, так завтра. Если за каждого негодяя стреляться, то я не знаю?
– Чекист Ваньку в оборот взял, – в землянку вернулся молодой партизан с верхних нар. – Вроде как спросил у него, мол, не специально ли ты так его плохо привязал? А тот, не думая долго, прямо около штаба ствол автомата себе в рот, да и…
– Я и говорю, что дурак, – опять голос пожилого партизана нарушил тишину в землянке. – А этот гаденыш после себя только трупы и оставляет. Но ни куда он не денется: сколько веревочке не виться, а все равно захлестнется она петелькой на его шее.
– Быстрее бы. А правду говорят, что этот Щербич другом был у нашего командира Михалыча? – шепотом спросил молодой голос. – Во, дела!
– Говорят, значит был. У Пашки спроси, он все знает, это его крестник, – пожилой закашлялся, и полез на нары. – Жизнь такие кренделя, бывает, выпишет, что ни в одной книжке не прочитаешь.