Везунчик
Шрифт:
– Дядь Коля, а дядь Коля, – молодой партизан с верхних нар пристал к пожилому. – Ты не ложись, еще перекличка будет.
Лучше расскажи что нибудь. У тебя так складно получается, прямо заслушаться можно.
– Сказочника нашел. Отдыхай, раз война позволила, дала такой шанс, так ты и отдыхай, – пожилой разулся, бросил под нары сапоги. – Какая благодать! Пускай хоть ноги отдохнут. Им еще ходить и ходить.
– Ты бы лучше свою обувь перед входом на верху оставил, – недовольно пробурчал Павел. – Она у тебя как отравляющие газы – дышать невозможно.
– Терпи, боец, терпи, – ответил ему дядя Коля, удобней укладываясь на нарах. – Должен знать, откуда у солдата ноги растут, потому и воняют. Вот так то вот, товарищи дорогие. А сейчас дайте вздремнуть ветерану.
Антон лежал на глиняном полу, вжавшись в угол, слушал разговоры, что вели между собой партизаны, и мечтал лишь об одном – скорее уйти, раствориться в лесу, забыть эту историю как страшный сон. Главное – только бы не быть обнаруженным.
– Строиться на перекличку! – раздалось сверху землянки, и обитатели нехотя стали покидать свои места.
– Не дали старику вздремнуть, итить твою налево, – дядя Коля вышел последним, беззлобно поругиваясь.
Щербич опять остался один, смог сменить положение, откашляться, пошевелить затекшими ногами. Как долго это будет продолжаться? Как уйти из землянки? Идут ли его поиски там наверху, в лесу? Все эти вопросы не давали покоя, заставляли учащенно биться сердце.
Появилась, было, мысль выйти вслед за партизанами, опять укрыться под елью, а потом видно будет что делать. На дворе ночь, пойди, разберись, кто и где ходит. Но он тут же остановил себя: не знает ни расположения землянок, сколько их, где они, где находятся партизанские засады. Можно погореть как дважды два. Да и вряд ли утихла суматоха после его побега. Так что лучше пока быть здесь, под нарами.
– Я же говорю, что этот полицай после себя оставляет одни гадости, – пожилой партизан собирал свои пожитки, складывал их в котомку.
– А Михалыч поторопился, мне кажется, – Павел Скворцов уже стоял на входе со своими вещами, и поджидал остальных. – Даже если Щербичу и удастся пройти наши заслоны, все равно утонет в болоте. Без дяди Корнея там делать нечего.
– Может, надо было лучше поискать его здесь, в лагере, а не паниковать раньше времени, – молодому партизану явно не хотелось покидать обжитое место. – Не мог он далеко уйти, факт.
– И я так думаю. Только береженого Бог бережет, слышал такую поговорку, Федя?
– Ты это к чему, дядя Коля?
– Да к тому, что правильно решил наш командир товарищ Лосев, уходить отсюда надо. А не то нам побудку устроят немецкие самолеты.
– Тогда понятно. А куда пойдем, ни кто не знает? – Федор подошел к Пашке, и остановился на входе.
– Ты же в воинской части: куда скажет командир, туда и пойдем, – партизаны вышли из землянки, и через минуту их голосов не стало слышно.
Глава четырнадцатая
Антон лежал под нарами и молился.
– Господи, спасибо тебе, спасибо! Дай мне возможность уйти отсюда живым, Господи. Спаси и помилуй!
После ухода партизан, он еще долго даже не пытался вылезть наружу, что бы осмотреться, и принять какое-то действие. Желание такое было, но осторожность взяла верх, и он остался на прежнем месте в углу покинутой партизанами землянки под нарами, где впервые крепко уснул.
Весь следующий день Антон не покидал свое убежище, позволяя себе, разве что, выглянуть иногда наружу, и тут же спрячется под нарами. За все это время он не обнаружил ни одного человека, не услышал ни единого человеческого голоса. Лес молчал, только шумели на ветру кроны деревьев, да одинокие сороки иногда нарушали тишину своим стрекотом. Но эта тишина не пугала Антона, а, напротив, была ему на руку: он любил ее еще со времени своих странствий из-под Бреста в прошлом году. Тишина была его союзником тогда, и надеялся, что и сейчас она не подведет его. Главное, не делать скоропалительных выводов, действий, а все тщательно обдумывать, и только потом что-то предпринимать. Понятно, что их совместный с комендантом план лопнул, как мыльный пузырь: пока Лосева ему не достать.
Спастись бы самому, вырваться из его лап.
Голод давал о себе знать: более двух суток ничего не ел, и когда будет есть, еще не известно. Он уже обыскал, излазил эту землянку вдоль и поперек, но ни чего съестного так и не нашел. Даже лизнул плошку, что осталась от партизан на столе. Думал, что в ней могло быть сало или жир, а оказалось машинное масло. Можно было поискать ягод, да выходить еще опасно. Но больше всего допекала жажда: последний раз смочил во рту струями дождя, когда был привязан к дереву. И луж уже не видно, но Антон не отчаивался: он твердо знал, что в лесу сможет найти и воду, и пищу. Надо только немножко подождать. Еще одну ночь, а там он начнет свой выход к людям, к спасению.
Очередную, третью по счету, ночь он провел все там же – под нарами. Так считал безопасней для себя, и еще до рассвета покинул землянку, заранее определив направление – строго на запад. С собой прихватил веревку, которой был когда-то связан, и подобрал с земли кем-то брошенную толстую палку.
Уходил из лагеря осторожно, чутко вслушиваясь в шум леса. Босые ноги ступали тихо, глаза настороженно просматривали каждый кустик, каждое дерево на пути, уши улавливали малейшие посторонние звуки. Такое положение для Антона было знакомо, привычно, и он уверенно продвигался по лесу.
Солнце взошло за спиной, он снова убедился, что идет в правильном направлении. Еще и еще раз в уме представил расположение леса, Руни, своей деревни, пытаясь более четко определить место в лесу, где он сейчас находится. Судя по всему, в этих краях он не был, но точно знает, куда надо идти, и что его может ожидать на этом маршруте.
Он знал, что огромным кольцом лес охватывает Борки, Слободу Вишенки, Пустошку, и уходит дальше на Бобруйск с одной стороны, и на райцентр – с другой. От Руни вглубь он тянется километров на сорок в соседний район. Антону можно было бы пойти на восток, а не на запад, как он идет сейчас, но там тоже огромные болота, о которых ему известно, что пройти ими невозможно. Да это будет еще дальше от дома, огромный крюк, и неведомо, чем туда может кончится поход. А здесь ему все знакомо, исхожено. Осталось только дойти до топей, и найти способ их преодолеть. Само болото в районе Руни в ширину не более полутора километров. Для себя он уже решил, как будет пробовать пройти его, хотя в уме держал и запасной вариант – сместиться вдоль болота резко вправо, и идти вдоль до Вишенок. Именно оттуда оно начинается. Там уже смело можно двигать к Боркам. Но это тоже, судя по его подсчетам, километров двадцать. А сейчас важно подальше уйти от партизанского лагеря и не застать себя врасплох при случайной встрече с ними. Сколько раз корил себя Антон за то, что так глупо попался тогда в первый же день. Так и не смог найти свою ошибку, хотя и пытался критически осмыслить все свои действия. Да, позор! Такое больше не должно повториться. Поэтому, лучше продлить этот поход на сутки – другие, чем прервать свою жизнь.
Несколько раз попил из лужицы, от воды в животе урчало, бурлило, хотелось есть. Часто попадались сыроежки, он срывал их, долго жевал, глотал, пока не начало тошнить. Ягоды не встречались. Наткнулся на большой муравейник: сунул в него длинный прутик, потом лизал его кисленький. Это на время заглушало чувство голода, но не надолго. Он знал, что на подходе к болоту пойдут заросли черники, там он подкрепиться ими. Конечно, не хлеб, но все же….
День подходил к концу, солнце сместилось на запад, было прямо перед глазами Антона, как он вдруг обнаружил сломанную ветку олешника: она оставалась висеть на дереве. Так сломать ее мог только человек! Антон насторожился, присел, и стал внимательно осматривать окрестные кустарники: это могут делать новички в лесу, оставляя для себя метки. Так и есть: чуть впереди справа еще одна. Надлом свежий, не успел еще покрыться бурым цветом. Значит, человек прошел недавно.