Вице-консул
Шрифт:
Вокруг думают: вице-консул смеется, ах, но как? Точно в дублированном фильме, фальшь, фальшь.
Партнерша снова отстраняется и на сей раз решается поднять на него взгляд.
– Нет-нет, успокойтесь, все привыкают.
– Но у нее, у этой женщины, на самом деле была проказа?
И тогда она, отстранившись и по-прежнему избегая смотреть на него, успокаивается: кажется, она нашла наконец у вице-консула хоть какое-то человеческое чувство – страх.
– О, – бормочет она, – я не должна была говорить вам об этом…
–
Она слабо пытается рассмеяться. А он – он смеется по-настоящему. Она слышит его, и ее смех смолкает.
– Никакой проказы у нее не было, и не думайте даже, никакой… Вы же знаете, всю обслугу у нас регулярно осматривает врач. Опасаться нечего.
Слушает ли он ее?
– Но я проказы не боюсь, – говорит он, смеясь.
– Случается, но редко… только один раз на моей памяти, мальчик, который подбирал мячи на кортах, я уже была здесь, когда это случилось, так что могу сказать вам, с уверенностью сказать, насколько серьезен контроль… все мячи тогда сожгли, ракетки тоже…
Нет. Он плохо слушает ее.
– Вы говорили, что все поначалу…
– Да, конечно, но ведь необязательно в такой форме, боязнь проказы – это… в общем, вы понимаете…
Вокруг шепчутся:
– А вы знаете, что прокаженные лопаются от выстрелов, как пыльные мешки?
– Без крика? И без боли, может быть? А может быть, даже с огромным облегчением? С несказанным облегчением?
– Как знать?
– Он задумчив, вице-консул Франции из Лахора? Или он просто думает?
– Надо же, мне никогда не приходило в голову, какая здесь разница. Интересно.
– Он сказал, что, мол, девственник, так и сказал директору клуба. Думаете, правда?
– Так вот, значит, в чем дело? Воздержание – это ужасно…
Они танцуют.
– Понимаете, – говорит женщина нежным голосом, – всем поначалу бывает трудно в Калькутте. На меня вот накатила глубокая печаль. – Она улыбается. – Муж не знал, что со мной делать, а потом, мало-помалу, изо дня в день, я привыкла. Даже когда кажется, что это невозможно, все равно со временем привыкаешь. Ко всему. Бывает и хуже, знаете ли. Сингапур, к примеру, – это чудовищно, там такие контрасты…
Нет, он совсем не слушает. Она умолкает.
Вокруг устало доискиваются, кем был вице-консул до Лахора. Кем был этот человек, явившийся теперь из Лахора. Чарльз Россетт вдруг думает, танцуя с Анной-Марией Стреттер, что виденное им возле пустых теннисных кортов, должно быть, известно кому-то еще, кроме него. Что в сумеречном свете летнего муссона кто-то еще смотрел на эти пустые корты, когда там был вице-консул. Кто-то, кто теперь молчит. Быть может, она.
Вокруг шепчутся: все началось, наверное, с Лахора.
Вокруг шепчутся:
– Он скучал в Лахоре, все дело, наверное, в этом.
– Скука здесь – чувство заброшенности, одиночества, колоссального, как сама Индия, эта страна задает тон.
Анна-Мария Стреттер свободна. Вице-консул из Лахора идет к ней. Он как будто колеблется. Сделал несколько шагов. Остановился. Она одна. Он приближается, неужели она не замечает?
Чарльз Россетт видит, как посол Франции подходит к вице-консулу, заводит с ним разговор. Этим маневром он избавил жену от необходимости танцевать с ним. Заметила ли она? Да.
– Месье де Н., ваше досье получено на прошлой неделе.
Вице-консул ждет.
– Мы еще поговорим об этом, но я хотел бы сейчас сказать вам несколько слов…
Взгляд лучезарен. Я в вашем распоряжении. Посол медлит, потом кладет руку на плечо вице-консула – тот вздрагивает. Посол, однако, увлекает его к буфету.
Вокруг шепчутся: посол, наш-то, вы видели этот жест, он изумительный человек.
– Идемте… хочу сразу вас успокоить… Эти досье, я им не верю… да и не надо преувеличивать, ничего такого, уж такого ужасного в вашем досье нет…
Рука соскальзывает с плеча. Посол просит два бокала шампанского. Они пьют. Глаза вице-консула не отпускают посла. Тому, похоже, не по себе под этим взглядом.
– Идемте, – они переходят во вторую гостиную, – здесь слишком шумно.
– Если я правильно понял, друг мой, вы хотели бы в Бомбей… Но ведь в Бомбее вы не сможете занять тот же пост, что в… Лахоре. Ваша кандидатура будет отклонена, вы сами понимаете, не правда ли, слишком рано, да, пока еще. А вот если вы останетесь здесь… Время работает на вас. Вы же знаете, Индия – это бездна равнодушия, в которой тонет все. Если вы хотите, я готов оставить вас в Калькутте.
– Если этого хотите вы, господин посол.
Посол как будто удивлен.
– Вы не будете настаивать на Бомбее?
– Нет.
– Сказать по правде, меня бы это устроило. И потом, на Бомбей такой спрос…
Посол смотрит в его глаза и, должно быть, теряется, видя в них то ли наглость, то ли страх.
– Знаете, – говорит он, – карьера – штука загадочная: чем больше ее хочешь, тем меньше она удается… Своими руками карьера не делается. У вас есть тысяча возможностей быть вице-консулом Франции, вы понимаете, что я хочу сказать? Лахор – это, конечно, досадно, но, если вы сами его забудете, другие забудут тоже, понимаете?
– Нет, господин посол.
Посол, кажется, хочет отойти от вице-консула. Нет, передумал.
– К Калькутте вы не привыкаете?
– По-моему, привыкаю.
Посол улыбается.
– Вот задали задачу… что же с вами делать?
Вице-консул поднимает глаза. Наглость, должно быть, думает посол, более подходящее слово.
– Мне, может быть, вообще не следовало приезжать в Индию?
– Может быть. Но ведь есть лекарства от… нервозности, от… всего, что так называют, вы это знаете?