Вице-консул
Шрифт:
С наступлением ночи она идет назад, вдоль реки Тонлесап, в ту сторону, куда указал старик.
Больше ее никто не видел в родных краях.
В кипенно-бледном свете, с ребенком в животе, она без страха уходит все дальше. Ее путь, она уверена в этом, – путь окончательной разлуки с матерью. Глаза ее плачут, но она поет, во все горло распевает детскую песенку Баттамбанга.
Питер Морган. Он закончил писать.
Он выходит из своей комнаты, пересекает парк вокруг посольства и идет на бульвар, что тянется вдоль Ганга.
Она там, напротив резиденции французского экс-вице-консула в Лахоре. В тени
Рядом с ее скованным сном телом лежат другие тела – прокаженные.
Прокаженные просыпаются.
Питер Морган молод, он жаждет принять на себя боль Калькутты, раствориться в ней, чтобы это свершилось и чтобы его незнание кончилось с принятой болью.
Семь часов утра. Сумеречный свет. Неподвижные облака накрыли Непал.
Уже приходит мало-помалу в движение Калькутта. Огромный муравейник, думает Питер Морган, безликость, жуть, страх перед Богом и боль, боль, думает он.
Совсем рядом скрипнули ставни. Это окно вице-консула, он проснулся. Питер Морган спешит прочь с бульвара и, спрятавшись за решеткой парка, ждет. Вице-консул Франции в Лахоре выходит полуголый на балкон, смотрит пару минут на бульвар, потом скрывается за дверью. Питер Морган идет через сады французского посольства, он возвращается в резиденцию своих друзей, Стреттеров.
От больного утреннего неба бледны, просыпаясь, белые люди, непривычные к Калькутте: это он смотрит сегодня на себя.
Выходит на балкон своей резиденции.
В Калькутте новый день, семь часов утра, гряда недвижимых облаков накрыла Непал, внизу под ними сгустился душный туман, до летнего муссона остались считанные дни. В тени чахлых кустов напротив резиденции, на песке вперемешку с асфальтом, в еще мокрой мешковине, пряча в тени под кустом свою лысую голову, спит она. Полночи она ловила рыбу и плавала в Ганге, пела, приставала к прохожим.
По проспектам разъезжают поливальные машины. Вода прибивает к земле влажную пыль, пропахшую мочой.
По течению Ганга уже бредут странники в сером, и снова прокаженные, они просыпаются, смотрят.
Уже два часа в прядильнях Калькутты скорбный люд обеспечивает ее выживание.
Вице-консул в Лахоре смотрит на Калькутту, на дым, на Ганг, на поливальные машины, на нее, спящую. Он уходит с балкона, возвращается в спальню, бреется в изрядной уже жаре, смотрит на свои седеющие виски. Готово дело, он побрит, снова выходит на балкон своей резиденции, снова смотрит на камень и пальмы, на поливальные машины, на спящую женщину и скопища прокаженных на берегу, на паломников, на все, что есть Калькутта и Лахор – пальмы, проказа и сумеречный свет.
Потом, все в том же свете, приняв душ и выпив кофе, вице-консул садится на диван и читает письмо из Франции. Тетушка написала ему: в Париже был сильный ветер как-то ночью с месяц назад, и надо ж случиться, до сих пор ни разу такого не бывало, в домике распахнуло ставень, и вдобавок окно, то, что приоткрыли для проветривания; ей позвонили из полицейского участка, и она в тот же день поехала, чтобы закрыть, да и проверить; все было цело, ничего не украли; ах да, чуть не забыла, когда шла закрывать, увидела, что вся сирень у забора обломана; садик-то защитить некому, каждую весну одно и то же, местные девушки ее воруют.
Вице-консул вдруг кое-что вспоминает: прием, который состоится завтра, в пятницу вечером, в посольстве Франции, его пригласили туда в последнюю минуту. Вчера он получил записочку от жены посла, всего одно слово: приходите.
Он встает, идет сказать своему слуге-индусу, чтобы почистил смокинг, и, вернувшись, снова садится на диван. Письмо тетушки из Малерба прочитано. Перечитав пассаж о распахнувшемся ставне и сирени, он убеждается: да, прочитано.
На службу еще рано, он ждет урочного часа с письмом в руке. Он сейчас – как эта гостиная, где все в идеальном порядке, большой черный рояль закрыт, на пюпитре партитура, тоже закрытая, название издали не прочесть – «Indiana’s Song». Ворота заперты на крепкий замок, никто не войдет в сад, не приблизится, не прочтет название партитуры. На рояле китайская ваза, превращенная в лампу, абажур – зеленый шелк, сорокалетний? Да. До рождения того, кто родился? Да. Ветер стих, ставень распахнут, солнце так ярко играет на зеленой лампе. Идут люди, остановились: надо что-то делать, иначе и сегодня невозможно будет спать, вы слышали этот жуткий стук всю ночь? Еще люди остановились, это уже небольшая толпа: да кто же хозяин этого всегда запертого дома? Одинокий мужчина, лет тридцати пяти.
Его зовут Жан-Марк де Н.
Единственный сын покойных родителей.
Этот домик, называемый еще особняком, окруженный садом, в Париже, годами стоит запертый, потому что хозяин его все по консульствам, на этот раз он в Индии; в полиции знают, кому сообщить, если произойдет что-то подобное или случится пожар: старой даме, которая живет в квартале Малерб, тетке отсутствующего.
Снова налетел ветер, хлопнул ставнем, солнце ушло, оставив зеленый шелк, и рояль вновь окутан сумраком до конца его срока. Два года.
Шорох жесткой щетки по шершавому сукну смокинга, видно, еще не вполне привычен вице-консулу, он встает и затворяет дверь.
Вот теперь пора, урочный час настал в свой черед после часа пробуждения.
Вице-консул идет на службу пешком, десять минут вдоль Ганга, проходит мимо деревьев, в тени которых поджидает веселая братия прокаженных. Потом через сады посольства, там, среди пальм и олеандров, в отдельном здании за оградой, разместились кабинеты консульства.
И опять чей-то приглушенный голос в саду спрашивает: вы слышите, когда этот господин здесь, слышите музыку, звуки рояля? Гаммы? Мелодию, неумело сыгранную одной рукой? И другой голос, очень старый, отвечает, что когда-то давно, вечерами, да, было, играл мальчик одним пальцем что-то вроде «Indiana’s Song». А потом? Тот же старческий голос отвечает, что когда-то, да, было, ночами, уже не так давно, слышали грохот и звон, как будто бы бились зеркала, из дома, где жил одинокий мужчина, тот самый, что ребенком играл «Indiana’s Song». И больше ничего.
Вице-консул насвистывает на ходу «Indiana’s Song». Навстречу ему идет Чарльз Россетт, он вышел из боковой аллеи, так близко, что на сей раз с ним не разминуться. Они говорят друг другу какие-то слова. Вице-консул сообщает, что приглашен на завтрашний прием в посольстве. Чарльз Россетт не может скрыть удивления. Это первый прием и, скорее всего, последний, на котором он побывает в Калькутте, добавляет вице-консул. Чарльз Россетт извиняется, мол, он спешит, и, оставив его, идет своей дорогой к зданию посольства.