Вице-консул
Шрифт:
Сколько детей она родила? В Калькутте, где нашлось для нее изобилие, полные мусорные баки на задах «Принца Уэльсского», горячий рис у чем-то ей знакомых калиток, она уже бесплодна.
Калькутта.
Она осталась.
C тех пор, как она ушла, минуло десять лет.
Питер Морган закончил писать.
Час ночи. Питер Морган выходит из своей комнаты. Ночная Калькутта пахнет илом и шафраном.
Ее нет на берегу Ганга. Под чахлым кустом – никого. Питер Морган идет за кухонную пристройку посольства –
О проданном ребенке рассказала Питеру Моргану Анна-Мария Стреттер. Анна-Мария Стреттер сама присутствовала при этой продаже семнадцать лет назад, где-то в Саваннакхете, в Лаосе. Попрошайка, если верить словам Анны-Марии Стреттер, должна говорить на саваннакхетском наречии. И даты не совпадают. Эта попрошайка слишком молода, чтоб быть той, которую видела Анна-Мария Стреттер. Но Питер Морган сделал рассказ Анны-Марии Стреттер эпизодом из жизни попрошайки. Девочки видели, как та подолгу стояла под их балконом, улыбалась им.
Питеру Моргану хотелось бы заполнить изничтоженную память попрошайки хламом, позаимствованным из своей собственной. Иначе Питеру Моргану не хватит слов, чтобы выразить безумие этой попрошайки из Калькутты.
Калькутта. Она осталась. Десять лет минуло с тех пор, как она ушла. Сколько же времени живет она без памяти? Что сказать вместо того, чего не сказала она? Чего она не скажет? Чего не знает, хоть и видела? Не ведает, хоть оно и было? Вместо того, что сгинуло из памяти?
Питер Морган прогуливается по уснувшей Калькутте, идет вдоль Ганга. Подойдя к Европейскому клубу, он видит на террасе два силуэта – вице-консула и директора клуба. Каждый вечер эти двое беседуют здесь.
Сейчас говорит вице-консул. Голос с присвистом – его. Питер Морган стоит довольно далеко и плохо понимает, что тот говорит, он мог бы приблизиться, но нет, Питер Морган идет обратно, он не хочет слышать, не хочет знать первого слова откровений вице-консула.
Дойдя до резиденции посла, Питер Морган скрывается в садах.
В клубе сегодня вечером только за одним столиком играют в бридж. Спать легли рано, завтра прием. Директор клуба и вице-консул сидят рядом на террасе лицом к Гангу. Эти двое не играют в карты, они беседуют. Игрокам в зале не слышен их разговор.
– Двадцать лет, как я приехал сюда, – говорит директор, – и об одном жалею – что я не писатель. Какой получился бы роман, если записать все, что я здесь видел… и слышал…
Вице-консул смотрит на Ганг и, по своему обыкновению, молчит.
– …Эти края, – продолжает директор, – что-то в них есть такое… их нельзя забыть. В Европе после них скучно. Здесь всегда лето, тяжкое, конечно… но к жаре привыкаешь… ах… жара… когда вспоминаешь там о жаре… об этом бесконечно долгом лете… фантастический сезон.
– Фантастический сезон, – повторяет вице-консул.
Каждый вечер директор Европейского клуба говорит об Индии и о своей жизни. А потом вице-консул Франции в Лахоре рассказывает, если хочет, о своей. Директор клуба имеет подход к вице-консулу: он как будто не говорит ничего особенного, но его рассказы порой развязывают тому язык. Иной раз вице-консул говорит своим свистящим голосом долго и невнятно. Иногда речь его ясна. Кто услышит его слова в Калькутте – до этого вице-консулу как будто и дела нет. Ему и правда нет дела. Никто, кроме директора Европейского клуба, с ним не заговаривает.
Директора клуба часто спрашивают, что рассказывает ему вице-консул. В Калькутте хотят все знать.
Картежники ушли. Клуб опустел. Мигающий свет гирлянды розовых лампочек по периметру террасы погас. Вице-консул сегодня долго расспрашивал директора клуба об Анне-Марии Стреттер, о ее любовниках, ее браке, расписании дня и поездках на острова. Похоже, он узнал все, что хотел, но не уходит. Теперь оба молчат. Они выпили, они много пьют каждый вечер на террасе клуба. Директор хотел бы умереть в Калькутте, никогда больше не возвращаться в Европу. Он обмолвился о своем желании вице-консулу. Тот ответил директору, что в этом он с ним согласен.
Сегодня вечером вице-консул задал директору клуба много вопросов об Анне-Марии Стреттер, но сам почти ничего не сказал. Директор каждый вечер ждет, чтобы он заговорил. И вот он говорит.
– Как вы думаете, – спрашивает вице-консул, – нужно ли дать толчок событиям, чтобы любовь состоялась?
Директор не понимает, что вице-консул хочет сказать.
– Как вы думаете, нужна ли помощь любви, чтобы она возникла, чтобы проснуться однажды утром и почувствовать, что любишь?
Директор по-прежнему не понимает.
– Берете, скажем, нечто, – продолжает вице-консул, – ставите, в принципе, перед собой и отдаете свою любовь. Проще всего, если это будет женщина.
Директор спрашивает вице-консула, не посетила ли его любовь к женщине в Калькутте. Вице-консул не отвечает на вопрос.
– Проще всего, если это будет женщина, – повторяет он. – Я сам это только недавно понял. Я никогда не знал любви, говорил я вам?
Нет еще. Директор зевает, но вице-консулу что за печаль?
– Я девственник, – добавляет вице-консул.
Стряхнув с себя пьяную дремоту, директор смотрит на вице-консула.
– Я не раз силился полюбить разных людей, но все эти усилия не увенчались успехом. Я ни разу не пошел дальше усилия полюбить, понимаете, директор?
Нет, директор, кажется, не понимает, что хочет сказать вице-консул. Он говорит: я вас слушаю. Он готов.
– Я преодолел этап усилия, – продолжает вице-консул. – Вот уже несколько недель.
С этими словами он поворачивается к директору клуба. Показывает на себя пальцем и говорит: