Вице-президент Бэрр
Шрифт:
— Мы каждый день вербуем солдат! — Уилкинсон, как всегда, был полон энергии. Он сообщил мне имена армейских офицеров, которые к нам примкнут, и других, которые могут к нам примкнуть. Я предупреждал его, чтобы он не очень-то раскрывался, но он был слишком открытый по натуре. Так я думал в то время, во всяком случае. Он любил поносить Джефферсона на людях, я же старался никогда этого не делать. К сожалению, Уилкинсон был не только прирожденным негодяем, но и настоящим федералистом. «Джефферсон разделит всю собственность. Увидите». Он твердил это регулярно после второй бутылки кларета. «Он отнимет наши деньги. Он всех уравняет, если, — при этом он таращил красные глаза и театрально понижал голос, — мы не схватим тирана за руки!»
Уилкинсон слишком открыто мечтал об отделении Запада от Востока. Я предупреждал его, что это может кое-кого навести на ложные мысли о наших намерениях, но он и слушать не хотел.
— Мой друг, вождь, Roi.
— По-испански — Rey.
— Неважно!
Он так долго был связан с Испанией, однако не снизошел до того, чтобы выучить хоть слово из своего второго родного языка.
— Надо, чтобы доны пребывали в благодушном настроении. Тут залог успеха. Они не дураки. Они знают, что мы что-то замышляем. И пусть они думают, что мы возрождаем старый «испанский заговор». Предоставьте все мне. Уж я все устрою.
И устроил! До самого конца дон Карлос считал, что у нас нет видов на Мексику. Увы, заманивая в западню испанского посланника, мы угодили — верней, угодил я, а подтолкнул меня Джейми — в ловушку Джефферсона. Поползли слухи, что я замешан в плане расчленения Союза, и, наслушавшись речей Уилкинсона о тиране Джефферсоне, полных намеков и инсинуаций, всякий мог поверить, что слухи эти верны.
В августе филадельфийская газета «Юнайтед Стейтс» громогласно вопрошала (вопрос — удобный журналистский способ клеветы, не влекущий риска судебного преследования), не собирается ли полковник Бэрр созвать совещание штатов, расположенных по берегам рек Миссисипи и Огайо, чтобы провозгласить их независимость? Редактор газеты также «интересовался», сколько мне понадобится времени, чтобы захватить Новый Орлеан и использовать его как базу покорения Мексики. Первый «вопрос» был как раз на руку правительству, коль скоро убеждал всех относительно моих планов. Второй — почти правомерен.
Из Сент-Луиса я отправился на восток в Винсен и там остановился у губернатора территории Индиана. Уильям Генри Харрисон, виргинец с лошадиным лицом, был в ту пору щуплым молодым человеком лет тридцати с небольшим. Я передал ему письмо Уилкинсона; он его прочитал довольно медленно и столь же медленно сказал:
— Он пишет, полковник, что судьба Союза зависит от того, выберут ли вас в конгресс от Индианы.
— Генерал Уилкинсон никогда не преувеличивает. Я уверен, что он прав. Но, к счастью для вашей территории, судьба призывает меня в другие места.
На этом дело и кончилось.
Харрисон — милый человек, но его раннее восхождение для меня такая же загадка, как для него, должно быть, его падение. Сейчас, мне рассказывали, он секретарь суда по гражданским искам в Цинциннати, а ведь он прошел путь от губернатора Индианы до сената Соединенных Штатов. Он победил индейцев в небольшой стычке, а пресса раздула ее до размеров крупной битвы, чуть не равной сражению у Монмусского суда. Но видно, в Америке иначе и быть не может. Несмотря на всех наших героических генералов, полковников и истребителей индейцев, американцев почти всегда побивают, будь то англичане, те же индейцы или даже испанцы. Начиная с 1775 года мы одержали всего три настоящие победы: Гейтс победил при Саратоге, Ли — при Чарльстоне и Джексон — при Новом Орлеане (сражение произошло уже после того, как мы проиграли войну англичанам). Но столь велико национальное чванство, что любой американец, слыхавший хоть раз свист пули, — уже национальный герой, даже если он со всех ног убегал от врага.
Тогда в Винсенсе Харрисон не мог говорить ни о чем, кроме индейцев.
— Я пишу мистеру Джефферсону чуть не ежедневно и предупреждаю его об этих племенах, но, кроме расплывчатых теорий, я ничего от него не получаю.
— Мой муж столь же предан мистеру Джефферсону, как и его покойный отец. — Миссис Харрисон была осторожна.
— Да-да. — Генерал Харрисон налил нам еще сидра (он не пьет, не курит и даже не нюхает табак, а дюжина детей, которых родила ему его жена, свидетельствует о его моральных устоях). — Мистер Джефферсон советует мне осудить деньгами индейцев под залог их земель. Заплатить вовремя они не смогут, он говорит, что так всегда бывает, и я оккупирую их территории. Но в этой затее есть слабое место. У нас нет денег, и потому мы не можем дать им ссуду. Эх, полковник, вот мы с вами так уютно сидим у камина (я дрожал от холода в продуваемом сквозняком домишке), а племена замышляют нас уничтожить. Здесь будет такая война, какой мир еще не видел. А все почему? — Единственный раз за все время моего визита он высказал нечто похожее на убежденность или тревогу. — Да потому, сэр, что бессовестные люди продают им алкоголь! Сэр, я вешал бы любого белого, который продаст индейцам хоть чайную ложку виски.
— Но нам не разрешено никого вешать. — Миссис Харрисон опечалилась.
Поддержки я не получил. Харрисон даже не слишком твердо знал, где находится Мексика. И к тому же он не любил Эндрю Джексона, а у меня было правило судить о людях по их отношению к Эндрю Джексону. Тот, кто не ценит открытого и горячего человека, — враг всему, что есть лучшего в нашем народе, клянусь всевышним!
Я вернулся в Вашингтон в ноябре и тут же отправился к Мерри. Он мне сказал:
— Вас предали, полковник. — И показал мне номер филадельфийской газеты.
Я попытался сделать хорошую мину при плохой игре.
— Любое дело всегда порождает тысячу небылиц, но на тысячу небылиц в среднем приходится одна правдивая история.
Тут Мерри признался мне:
— Я не получил никаких указаний из Лондона. Не понимаю почему.
— А что с полковником Уильямсоном?
— Он все еще в Лондоне.
— Иначе говоря, все ни с места с прошлого лета?
— Боюсь, что так.
Я был разочарован. Мне была необходима английская военная помощь. И английские деньги (нью-йоркские авантюристы оказались не такими уж щедрыми). А раз британского золота не заполучить, не прикинувшись, будто служишь английским интересам, мне пришлось снова расшевелить Мерри. Я сказал ему то, что он хотел услышать: что Запад жаждет отделения от Востока. Что же до жителей Луизианы, они «терпеть не могут правительства» (чистая правда) «и будут драться, если это необходимо для отделения». (Может, и это правда?)
— Они хотят, чтобы я был их вождем. — (Опять правда.) — И учредить республику под протекторатом Англии. — (И это могло оказаться правдой. В то время новоорлеанцы очень хотели избавиться от провинциальных американских варваров. Если бы Англия им помогла, они стали бы англичанами.) — А не то они обратятся к Парижу.
Я произвел должное впечатление.
— Правительство его величества весьма серьезно отнесется к делу, если оно примет такой оборот.
Пока вполне достаточно. Я вдохновил его снова написать в Лондон. Отныне все зависело от отклика премьер-министра Питта.
На другой день после моего прибытия в Вашингтон миссис Мерри настояла, чтобы я сопровождал ее на ипподром. Там в ноябре по будням происходили (а может, и ныне происходят?) конные состязания, венчаемые ежегодным балом жокей-клуба в соседней таверне. Гвоздь сезона.
Мы стояли под навесом, день был солнечный, по-зимнему прозрачный, и нам было очень хорошо. Вокруг нас шумливые вашингтонские хлюсты гуляли вовсю, попивали ром, чтобы согреться, и делали ставки. Как всегда, миссис Мерри сумела окружить себя хорошенькими женщинами и умными мужчинами. Я чуть не забыл о своих честолюбивых замыслах, но вот перед последним заездом огромный увалень направился ко мне с дальнего конца поля. Новый вице-президент Джордж Клинтон выглядел старым и смущенным.