Вице-президент Бэрр
Шрифт:
Слуга поднес Свортвуту кусок пирога с олениной.
— С поклоном от повара, сэр.
— Спасибо ему, спасибо. — Свортвут разделил пирог, и мы принялись жирными пальцами отламывать его и отправлять в рот пахнущие корицей кусочки. Свортвут с набитым ртом раскрывал передо мной план Джексона. Маленькая безобидная республика Техас предъявит претензии на Тихоокеанское побережье континента. Выдержав время, республика присоединится к Соединенным Штатам, и те своим чередом потребуют всю испанскую Калифорнию. — И мы заполучим больше территории, чем приобрел Джефферсон,
Всем, кроме меня, нравится мой возраст.
Наконец, не в состоянии еще что-нибудь съесть или выпить, Свортвут откинулся в кресле и пожелал точно узнать, что же я пишу о полковнике Бэрре.
— Жизнеописание полковника, ничего больше.
— Я слышал, это будет жизнеописание Мартина Ван Бюрена, а?
Я промолчал.
Громадная красная ручища медленно вытерла с губ гусиный жир и легла на столешницу, тотчас ее засалив.
— Знаешь, Мэтти Ван пытался помешать моему назначению на пост инспектора порта. Ну и коварный дьявол, скажу я тебе. Но главное-то, — в его взгляде появилась задумчивость, он тихо икнул, — мы не желаем вреда полковнику, правда?
Я покачал головой, слегка удивленный щепетильностью Свортвута: обычно он прет напролом и с легкостью предает друзей.
— Но я думаю, еще можно выкрутиться. Тебя ведь это, видно, тоже беспокоит?
Я попытался сделать безучастное лицо, как полковник. Но уши у меня так горели, что я знал — они красные, как у кролика.
Свортвут снова икнул и втянул тяжелый подбородок в высокий крахмальный воротник.
— Могу себе представить, сколько платит тебе Реджинальд Гауэр. А я знаю кое-кого, кто заплатит вдвое больше.
— Но я… заключил договор.
— Расторгни.
— Я взял деньги.
— Верни.
— Но зачем? Полковнику все равно достанется.
— Никоим образом, если то, что ты написал, войдет в книгу, которую пишет кто-то другой.
— Но это ничего не меняет. Полковник подумает, что это я за кого-то написал книгу.
— Подумал бы, если бы появился очередной анонимный памфлет. А тут будет большая роскошная книга, и автор знаменитый, и знаменитое имя будет красоваться во всю обложку, и никто никогда не подумает, что ты с ним связан.
— Кто же это?
— Я устрою тебе встречу. — Не умеющий хранить секреты (но плетущий нескончаемые интриги), Свортвут наслаждался таинственностью. — Он скоро приедет со своим издателем. Издатель, говорили мне, из Филадельфии.
Собутыльники Свортвута подошли к столику, и я понял, что пора подниматься. Я еще написал ему — по его просьбе — адрес мадам Таунсенд.
— Не видал милого созданья с тех пор… как она открыла заведение.
Я поблагодарил Свортвута и вышел. Проходя мимо столика Ферпланка, я узнал в лицо нескольких писателей и издательских адвокатов. Вот бы принадлежать к их кругу!
Когда я пришел домой, Элен рвало. Она сказала, что ждет ребенка.
Сейчас четыре часа утра, мне не спится. Я сижу, пишу и переписываю эти заметки, тупо смотрю на манекен (один из рукавов с буфами заметно продвинулся) и думаю,
ГЛАВА ВТОРАЯ
С самого утра шел снег. Бродвей теперь под толстым слоем белой пудры. На улице полно саней. У всех раскрасневшиеся лица. В доме уши у меня горят, на улице мерзнут.
Вскоре после полудня я пришел в пансион, где живет полковник; Джейн Макманус сидела возле полковника и держала его за руку. Без всякого смущения она встала, поздоровалась со мной.
— Мне пора, полковник.
— Как хочешь, милая девочка. — Странно даже подумать, что кто-то может увидеть в этой полной женщине девочку, милую или неважно какую. Она обещала вскоре снова навестить полковника.
— Бедное дитя, она все еще потрясена налетом мадам на наше счастливое гнездышко.
Полковник, кажется, в отличной форме, хоть и жалуется на холод, а в комнате так жарко, что уши у меня пылают. Я рассказал ему, что обедал с Сэмом Свортвутом, а он в ответ показал мне толстую кипу бумаг на столике возле дивана.
— Теперь и Сэм станет участником нашей истории. Он был милым молодым человеком, как и все Свортвуты. Хотя, пожалуй, чрезмерно добродушным…
Меня удивила собственная бодрость — ведь я глаз не сомкнул всю ночь. Элен же спала, как ребенок, и проснулась утром такая сияющая и довольная, что у меня язык не повернулся заговорить о том, как мы влипли. Однако же она ни словом не обмолвилась о свадьбе. Я ее совсем не понимаю. Думаю, именно поэтому я подарил ей, сгоряча, единственную свою ценную вещь — миниатюрный портрет матери работы Вандерлина на золотой цепочке. Она пришла в восторг и тут же повесила медальон себе на шею.
На первой неделе августа 1806 года я отправился на Запад, как я полагал, навсегда. Несколько сот горячих молодых людей из лучших семей Америки должны были встретиться со мной первого ноября в Мариетте на реке Огайо.
Уилкинсон обещал мне начать войну с Испанией по первому моему сигналу. Перед отъездом из Филадельфии я подал ему этот сигнал в шифрованном письме, которое должны были доставить Уилкинсону мои верные друзья Сэм Свортвут и Питер Огден, племянник Дейтона и сын моего старого друга еще с давних квебекских времен.
Письмо это явилось главной уликой против меня в судебном процессе, и я должен его воспроизвести. Оригинал, разумеется, давным-давно потерян либо уничтожен Уилкинсоном, который потом, чтоб запятнать меня, а самому оправдаться, распространял совершенно иной документ. Он приписал в мое письмо кое-какую чушь от себя. К счастью, он действовал слишком грубо. Он неудачно пытался стереть первую мою фразу: «Получил Ваше письмо с почтовым штемпелем 13 мая». То был серьезный промах, поскольку сперва он делал вид, будто до моего письма не знал ничего о «заговоре». Несмотря на подделки, письмо устанавливало два гибельных для него факта: мы пользовались шифром и он писал мне за три месяца до этого письма.