Вице-президент Бэрр
Шрифт:
На этом виргинцы вернулись в дом, а Джефферсон пошел показывать мне плуг собственного изобретения; при этом он с любовью рассказывал о своем внуке:
— Настоящий индеец, зимой бегает босиком. Приходится просто привязывать ему к ногам мокасины.
Джефферсон пустился в ученые рассуждения об индейцах:
— Думаю, у них те же корни, что у нас. Интеллект как будто не уступает нашему, но, к сожалению, они в плену старых дурных обычаев и не хотят обрабатывать землю, предпочитая бесцельную жизнь охотников. Но если американская природа сделала из них то, чем они являются, не окажет ли она и на
— То есть мы станем охотниками? Покинем наши города…
— …покинем наши фермы. — Это слово было явно подчеркнуто.
Русоголовый мальчуган швырял камни в последнее (и весьма удачное) изобретение хозяина — плуг. Джефферсон добродушно наблюдал за мальчуганом, не оставляя мысли об индейцах.
— Бюффон, конечно, неправ. Он считал, что индейцы вырождаются, потому что они ростом меньше европейцев. Совершенная чепуха. Ирокезы гораздо крупнее большинства европейцев. Отсутствие растительности на лице индейцев Бюффон считал признаком вырождения, не замечая, как тщательно они сводят волосы. Он утверждал также, что половые органы у них меньше, чем у нас. Мой опыт этого не подтверждает. А ваш?
— Боюсь, что недостаточно изучил этот вопрос.
Ирония не попала в цель. Опровержение Бюффона продолжалось.
Затем Джефферсон снова заговорил о резне в Санто-Доминго. Она не давала ему покоя. Кошмар каждого рабовладельца стал реальностью. Рабы могли захватить не только целую плантацию, но и всю страну.
— Невероятно! Но как они будут управлять? Как будут существовать? Во-первых, негры — это не индейцы, это не мы. У них интеллект значительно уступает нашему. Конечно, хочется думать, что глупыми их сделали тяжелые условия. Но чем тогда объяснить высокий интеллект римских рабов, белыхримских рабов? Условия жизни у них были не лучше, чем у наших негров, но посмотрите, чего они достигли! Да ведь раб Эпиктет был мудрейшим человеком своего времени! Нет, боюсь, не рабство само по себе, а некий природный дефект обусловил недостаточный интеллект негров. — Джефферсон помахал хорошо одетому чернокожему, верхом выехавшему из леса нам навстречу. — Хотя в делах сердечных природа к неграм более чем щедра.
Чернокожий оказался знаменитым Юпитером, которому поручались дела, требующие особой смекалки, вроде получения денег с тех, кто покупал у Джефферсона гвозди.
Юпитер поздоровался, доложил о проведенной операции и ускакал.
— Примесь нашей крови меняет их, — сказал Джефферсон, прочитав мои мысли.
Юпитер был черен, как деготь.
Я показал на мальчугана, который карабкался по дереву, рискуя свалиться:
— Ваш внук ушибется.
Джефферсон покраснел до корней волос.
— Это деревенский мальчишка, из Хеммингсов, наверное.
Мальчик явно приходился ему сыном или внуком, следовательно, я совершил грубую ошибку, а незнание закона, как известно, не оправдывает преступника. Странно было ходить по Монтичелло и всюду встречать живые копии Джефферсона и его тестя. Словно нас всех превратили в собак, и, как один самец создает целое собачье общество, так Джефферсон оставил мощный след в крови африканских рабов и, подобно вожаку стаи (или турецкому султану), теперь оглядывал свои владения и наблюдал
— Сейчас мы не можем их освободить. — Впервые я почувствовал некоторую неуверенность в голосе Джефферсона. — Как они будут жить? Кто будет о них заботиться? — Он вздохнул. — И тем не менее несправедливо, что одна половина населения попирает права другой.
— Вы когда-нибудь отпускаете своих рабов на волю?
Джефферсон кивнул.
— Я вот-вот лишусь прекрасного повара. Обещал отпустить его, как только он научит нового повара всему, чему научился, когда был со мной во Франции.
— Он превосходен.
— Знаю. К сожалению, он нашел место в Филадельфии, и новый хозяин его у меня откупает.
Потом я узнал, что Джефферсон никого из своих рабов не освобождал просто так. Однако иногда он разрешал рабам, нашедшим работу, откупаться,обычно деньгами, полученными в задаток от будущего хозяина. Сотня мужчин, женщин и детей, которыми владел Джефферсон в Монтичелло, составляла его капитал. Без них он не смог бы обрабатывать землю или производить гвозди и кирпичи, строить и перестраивать дома, писать Декларацию независимости. Судя по всему, он был добрым хозяином. Правда, сегодня мне уже трудно поверить, что Джефферсон, которого так любят цитировать демагоги-аболиционисты, и Джефферсон-рабовладелец, которого я видел в Монтичелло, — одно и то же лицо.
Джефферсон умел вовремя и «правильно» ответить на любой вопрос, касающийся морали. Но сам он редко отклонялся от оппортунистического курса, рассчитанного на то, чтобы обеспечить ему власть. Джефферсон, отменивший законы о смертной казни и объявлении вне закона за государственную измену в подготовленном им проекте виргинской конституции в 1783 году, за пять лет до этого объявил законным правом каждого поймать и убить некоего Джозию Филипса лишь по подозрению в преступлении. В более поздний период жизни Джефферсон в целом одобрял подобные постановления.
Джон Маршалл однажды сказал мне, что особенно презирает Джефферсона за незаконную расправу с Филипсом.
— Или ты уважаешь закон, — сказал Маршалл, — и право каждого гражданина на судебное разбирательство, или мы живем в джунглях беззакония, где каждый может стать жертвой сумасшедшего правителя или даже заблуждающегося большинства. В цивилизованном обществе нельзя убивать человека за то, что ты считаешь его, как Джефферсон считал многих, дурным человеком.
Джефферсон считал также преступлением, если солдат «предательски и нелестно» высказывался о властях Соединенных Штатов или о законодательстве какого-либо штата.
При поддержке монархиста Адамса эти строгости вошли в наш военный устав в 1776 году и были отменены только в 1806.
Позднее я расскажу о том, как Джефферсон устроил надо мной суд по обвинению в государственной измене, сфабриковал доказательства, угрожал свидетелям — ибо, как говорил он, мы не победили бы в Революции, «если бы наши руки были скованы наручниками закона», и есть «особые случаи, когда законы бессильны и когда спасение лишь в твердой власти диктатора или военно-полевом суде». Поразительно, что Гамильтон считал меня «потенциальным Цезарем» именно тогда, когда Джефферсон уже стал Цезарем и правил нами.