Вице-президент Бэрр
Шрифт:
— Колосс монархии — да, колосс, ибо нельзя отрицать, что он человек блестящего ума. Это так же неопровержимо, как то, что он продажен и рвется к власти даже сейчас, когда он как бы в отставке.
Я знал, что он рвется к власти, и поддержал Джефферсона. Гамильтон только что организовал ряд серьезных побед федералистов над нашей партией в штате Нью-Йорк. В результате я уступлю место в сенате тестю Гамильтона, а губернаторство перейдет от нашего Клинтона к их Джону Джею.
Джефферсона особенно взволновало, что Гамильтон наконец проявил свою склонность к насилию. Кто еще, кроме монократа, мог ввести двенадцать тысяч национальных гвардейцев в Западную Пенсильванию? И зачем? Чтобы схватить несколько фермеров, которые и не думали сопротивляться; они просто не хотели платить налог на виски, и были правы.
— Налог этот — глупая затея, — согласился я. Естественно, я не стал напоминать хозяину, что в бытность свою государственным секретарем он отнюдь не возражал против налога на виски.
— Мы и Революцию-то совершили для того, чтобы покончить с такими несправедливостями.
— Верно. Но сейчас у нас конституция, в которой ясно сказано, что конгресс властен облагать налогом и взимать его, и, стало быть, налоги платить следует.
— Конгресс — да! Президент — ни в коем случае! — Джефферсон умел быть потрясающим крючкотвором.
В данном вопросе, как и ранее в деле с Банком, он готовил почву для проведения в жизнь нуллификации, которая когда-нибудь, конечно, приведет к полному распаду союза штатов. Для Джефферсона конституция являлась удобным средством, когда позволяла ему делать, что он хотел, и монархическим документом, когда ему мешала. Он считал, что внутреннее правление — дело штатов, а внешняя политика — дело президента, наивно полагая в то время, что можно отделить одно от другого. Прозрение пришло к нему, когда, будучи президентом, он решил бороться с пиратами в Средиземном море, купить Луизиану, украсть две Флориды и, если удастся, прихватить и Кубу. К концу правления Джефферсона полномочия президента стали намного шире, чем в эпоху двух «монархистов» — Вашингтона и Адамса.
Дочь Джефферсона (очень на него похожая) попыталась переменить тему разговора, но Джефферсона уже понесло. У меня не хватает искусства точно передать поток его красноречия. Казалось, он мыслит вслух, и он заставлял слушателей мыслить с ним вместе, овладевал их умами настолько, что всякий раз, как он останавливался, подыскивая слово, мозг слушателя будто переставал работать, выключался, в ожидании, пока он снова начнет думать за всех, найдет подходящее выражение за всех. Что за дьявольский дар!
— Нужно было возбудить дело против Гамильтона, как только мы узнали о его друге Дуэре. Гамильтон, конечно, прекрасно знал, чем занимается Дуэр в Казначействе. Оба замешаны. Бессовестные спекулянты, вроде доносчиков мистера и миссис Рейнольдс! — Он сверкнул на меня глазами, но отвел их, когда я посмотрел на него, словно кролик на удава. Кстати, я ни у кого не видел такого бегающего взгляда, как у Джефферсона. За многолетнюю практику в суде я убедился, что тот, кто во время перекрестного допроса не смотрит вам прямо в глаза, говорит правду, а свидетель, не отводящий взора, лжет. Джефферсон — исключение, подтверждающее правило.
Из-за присутствия дам Джефферсон не продолжил рассказа о деле Рейнольдсов. Я уже много позже узнал подробности странной истории о том, как Гамильтона шантажировала развратная чета.
Джефферсон пустился в рассуждения о характере Вашингтона, приведя в восторг всех сквайров (кроме одного, в этот момент рухнувшего под стол и тем возвестившего окончание пира).
Мы вышли на лужайку, вернее, на ту полоску травы, которая оставалась между двумя ревущими обжиговыми печами. Виргинцы привыкли к шуму и суете и совершенно не замечали их, как и наш хозяин.
Джефферсон не понимал реакции Вашингтона на учащающиеся нападки не только на его правление, но и на него лично.
— Это ведь всего лишь плата за свободу прессы, причем небольшая, учитывая все выгоды.
— Возможно, президента беспокоит источникнападок, — предположил я.
Джефферсон посмотрел на меня невинными глазами.
— Источник?
— Газета Френо представляла ваши интересы.
— Но ведь нам нужна была своя пресса в Филадельфии. И я же никогда не жаловался из-за нападок Френо на меня. — В разговорах со мной Джефферсон не упускал случая пожаловаться на клевету, ересь, оскорбление личности, безнравственность и бунтарство «свободной» прессы, и был по крайней мере один случай, когда он пытался подавить ее свободу.
— Какое дело великому человеку до комариных укусов? Вашингтону обеспечено место в истории. Если его авторитет не подорвет Гамильтон. — Джефферсон нахмурился и под грохот сыпавшихся с ближней стены кирпичей разразился утонченной тирадой. — Мне покоя не дают визитеры из-за границы, и ведь не ко мне приезжают, а посмотреть, как мы строим республику, посмотреть, достаточно ли все это, — тут он широким жестом обвел свою гору, свои печи, своих рабов, свои аллеи желтолистых деревьев в долине, — достаточно ли все это жизнеспособно. Посмотреть, можно ли на своей собственной земле — а я хочу, чтобы каждый владел хоть пятьюдесятью акрами земли, пусть даже за счет правительства или западных индейцев, — можно ли обеспечить себя и семью, выращивая собственный хлеб, производя одежду и — да-да, гвозди тоже! Вот что я вам скажу, полковник Бэрр: в этом замечательном климате, на этой богатой земле возможно все, то есть, — голос у него стал торжественным, обычная хрипотца сменилась необычной звонкостью, — возможно создание республики, настоящейреспублики, какую никто и не пытался создавать с античных времен. Вот почему нам так важен союз с Францией. Мы и они — только две республики существуют на земле, и нам есть чему поучиться друг у друга.
О да! Пока мы рассуждали, французский армейский офицер по фамилии Бонапарт принимал поздравления от имени республики за то, что приказал открыть огонь по парижской толпе и двести «недовольных» были убиты; орел уже начал расправлять крылья, и скоро мы станем единственной республикой на земле. Но в ком было больше царственного? В Бонапарте, от всех военных побед которого не осталось и следа? Или в Джефферсоне, чьи хитрые завоевания существуют по сей день?
Разговор о Франции навел живую мысль нашего хозяина на неприятности в Санто-Доминго.
— Это всем нам урок. — Он обращался преимущественно к виргинцам. — Черные убивают белых. Рабы убивают хозяев. Говорю вам, что, если мы не сумеем постепенно уничтожить рабство, наших внуков и правнуков вырежут так же, как французов в Санто-Доминго.
Я вспоминаю эти слова сейчас, когда Нью-Йорк являет собой поле брани между аболиционистами и их врагами. Обе фракции прикрываются именем Джефферсона. О, если бы он сейчас оказался с нами и объяснился бы точней!
Сорок лет назад Джефферсон, мягко говоря, не был аболиционистом. События в Санто-Доминго возмущали и пугали его. Он говорил: «Нельзя попустительствовать анархии — даже во имя высокого идеала». Он молил господа, чтобы Франция как можно скорее восстановила порядок в Санто-Доминго, даже ценой возрождения рабства. Для Соединенных Штатов он видит лишь одно решение проблемы: «Надо вывезти наших черных в Вест-Индию и в Африку в надежде, что, возвратясь в родные места, они будут так же свободны, как мы, и в то же время обогащены знаниями, почерпнутыми у нас».