Вице-президент Бэрр
Шрифт:
У воды, где растут ивы с могучими корнями, доктор Хатчинсон с грустью говорил об отставке Джефферсона.
— До следующих выборов три года, но Адамс и Гамильтон начнут править страной гораздо раньше. — Добрый доктор ужасно огорчался, глаза сверкали, лицо пылало.
Мы с сенатором Брауном тоже уговаривали Джефферсона не уходить с поста, но он был непоколебим. Он составил план, вернее, несколько планов развития нашей демократии. Сенатор Браун намекнул на самый смелый из планов.
— Ваш француз, верно, сейчас в Кентукки.
— Мойфранцуз? — Джефферсон задумался. — Нет, он не мой. И если он потерпит неудачу, он окажется ничьим французом.
— В таком случае, — согласился сенатор Браун, — он станет мертвым французом.
Джефферсон, помедлив, повернулся к доктору Хатчинсону и ко мне:
— Вы слышали о таком ботанике: Андре Мишо?
Доктор Хатчинсон о нем слышал, хвалил недавнее выступление молодого человека перед философским обществом. Мишо, кажется, сделал интереснейшие открытия о лиственных деревьях.
— Гражданин Женэ просил меня послать Мишо в Кентукки с письмом губернатору, чтоб тот помог ему отобрать Новый Орлеан у испанцев.
— Наконец-то! — загорелся доктор Хатчинсон. — Вы, конечно, согласились?
В заходящих лучах солнца трудно было понять выражение лица Джефферсона.
— Я дал ему письмо.
Сенатор Браун всегда ставил точки над i.
— За три тысячи фунтов два наших генерала, Кларк и Логан, поднимут жителей пограничных районов и займут Новый Орлеан. И тогда мы наконец-то получим то, что должнонам принадлежать, — контроль над рекой Миссисипи.
Я тоже увлекся планом. Интересно, как Джефферсон собирается замести следы? Он сказал со всей откровенностью:
— Это будет — с виду — чисто французское мероприятие. Правительство гражданина Женэ обеспечит три тысячи фунтов…
— Но у нас мирные отношения с Испанией, — сказал я, мысля юридически, вместо того чтобы мыслить философски и таким образом завоевать мир.
— И мы их сохраним, — мягко сказал Джефферсон. — Я позаботился о том, чтобы людей готовили не на американской земле.
— А что, — спросил я, — если у них это получится? Если они возьмут Новый Орлеан?
— Тогда вся территория Луизианы присоединится к нашему союзу, хотя и сохранит определенную зависимость от Франции.
— Испанцы так слабы? — полюбопытствовал я; моя судьба тогда еще не связалась — нет, именно в ту минуту она и связалась с этой увлекательной частью мира.
— Так нам кажется.
— А что, если вы… если они потерпят неудачу?
— Я предупредил Мишо, что в таком случае — мы их не знаем. К счастью, этот молодой человек — стоик. — Голос Джефферсона начал сливаться с дуновением теплого ветра. Я уже не различал его лица. В доме зажигали огни.
— Да нет, о неудаче не может быть и речи, мистер Джефферсон. Вас поддержит все население Кентукки. — Сенатор Браун был склонен к преувеличениям в манере, свойственной жителю границы: они вам посулят все, что угодно, а дойдет до дела — всучат кувшин самогона.
— Будем надеяться. Ведь это моя последняя… акция на правительственном посту.
— Пока мы не сделаем вас президентом.
Доктор Хатчинсон взял Джефферсона под руку, и мы направились через лужайку к дому, а Джефферсон по пути объяснял нам, отчего светится светлячок.
Я оставил Джефферсона у подъездной аллеи.
— Спасибо, — сказал он, — что не побоялись заразиться и навестили меня в конце моей политической карьеры.
— Полагаю, это только ее начало.
— Нет, нет, нет. — И без того тихий голос совсем затих. — Но по-моему, нам надо внимательно следить за монократами [70] , вам — в Нью-Йорке, мне — в Виргинии. Будем переписываться.
Появился доктор Хатчинсон и попросил меня довезти его до дома. Я согласился. Мы откланялись (руки во время эпидемии лихорадки не подавали).
70
Прозвище, данное Джефферсоном сторонникам Англии.
Карета тронулась, Джефферсон помахал нам на прощание. В свете из окон он вдруг показался мне огромным вороньим пугалом. Так, наверное, выглядит смерть, подумал я и содрогнулся: кошмарная фигура, истонченные члены, шелестящий голос. Затем медленно, медленно увеличивающееся расстояние обратило чудище в чучело, в ничто, во тьму.
Доктор Хатчинсон рассыпался в похвалах.
— Невиданный разум! Такого еще не бывало! Даже Франклин ему уступает, а я его близко знал. Если кто может превратить нас в истинную республику, то только Джефферсон.
— Или в империю. То, что он затевает в Кентукки, — очень смело.
— Мир уважает именно смелость. Нам нужны новые территории.
— Но нужна ли нам… можем ли мы позволить себе войну с Испанией?
Доктор Хатчинсон рассмеялся.
— Джефферсон сказал мне, что на всякий случай у него есть превосходный предлог. Испанцы контролируют индейцев племени крик. Эти индейцы все время беспокоят наших поселенцев. Если индейцев из племени крик не приструнят испанские хозяева, Джефферсон будет угрожать Испании… — Доктор Хатчинсон вдруг запнулся. — Чересчур много выпил. Простите. Прошу вас, остановите карету.
Он вылез, и его вырвало. Я притих и держал у рта платок, пропитанный камфарой; я не сомневался, что скоро жизнь моя кончится и что видение Джефферсона в образе смерти — дурное предзнаменование.
Когда доктор Хатчинсон снова сел в карету, мы оба поняли, что он заразился желтой лихорадкой — этим объяснялся пунцовый цвет губ и остекленевшие глаза.
— Ох, и обкормил он нас, да еще в такую жару.
Я согласился.
В молчании мы доехали до дома доктора. Мы пожелали друг другу спокойной ночи. На следующий день доктор Хатчинсон умер.