Вид из окна

Козлов Сергей Сергеевич

Словцов был обескуражен. Далее предстояло говорить правду или не говорить ничего, встать, театрально откланяться и уйти. Выбрав первое, Павел пошёл ва-банк.

— Я не соврал вам, когда сказал, что на сегодняшний день я никто. Кем был? Раньше думал, что я поэт, яркая индивидуальность, по меньшей мере — незаурядная личность… Даже пользовался успехом у юных дам, — ухмыльнулся сам себе Словцов, — издал несколько поэтических сборников, отмеченных критикой со всех положительно-отрицательных сторон, на хлеб зарабатывал преподаванием в университете, где пудрил мозги студентам высокопарными словесами… Потом? Потом наступил момент, какая-то черта, перейдя которую хочется умереть, потому

как чувство безысходности и собственной никчёмности заполняет душу подобно ядовитому газу. Если бы я имел чуть больше веры, я предпочел бы всему монастырь. В моём же случае, я просто выпрыгнул из всего, что меня окружало, в чёрную дыру — в абсолютно неисследованное пространство… Бросил всё и уехал в буквальном смысле куда глаза глядят.

— Когда от вас ушла жена? — вдруг перебила его Вера Сергеевна.

— Три года назад. Странно, мы пережили вместе самые беспросветные девяностые, но что-то в ней надломилось. Ей обрыдла моя посмертная слава, ну…и прочие отрицательные стороны поэтического таланта. Последняя её фраза, обращённая ко мне, ввела меня в запойный ступор.

— Что она сказала?

— Она сказала: ты можешь любить только своего мерина-пегаса, зоофилист.

— Грубо…

— Таков был накал…

— И вы ещё три года жили по инерции?

— Я на исповеди? — спохватился вдруг Павел.

— Нет, вы устраиваетесь на высокооплачиваемую работу.

— Могу я теперь в обмен на начало своей откровенности, услышать нечто подобное от вас. Хотя бы — что значит ваше объявление? Вам нужен раб? Или это шутка преуспевающей, но одинокой бизнес-леди?

— Правда в ваших вопросах только одно — одинокой.

— А преуспевающей?

— Не без этого. Но это заслуга покойного мужа. Я просто получила после его смерти всё…

— Соболезную.

— О, это было теперь уже, кажется, в другой жизни, в конце девяностых. Знаете, Павел Сергеевич, я даже придумала, прости Господи, каламбур по поводу его смерти. Он просто оправдал свою фамилию. Ему благодаря ещё советской должности отца удалось неплохо стартануть в условиях безумного рынка, в то время, когда бюджетники маялись без зарплат, а шахтеры колотили касками по чему попало, мы жили, как в раю. Но ему этого было мало. Он хотел ещё и не предполагал ни с кем делиться. Ни с чиновниками, ни с бандитами… Ни, к сожалению, с бедными согражданами. Ну и, как водится, не нравится в раю, следуйте дальше… Смерть его была ужасной, он заживо сгорел в машине вместе с водителем и охранниками. Помните это время, стрельба на улицах, точно идут бои в городских кварталах. Эпоха вторичного первоначального накопления…

— Помню. Дрянное время.

— Самым концом ельцинского правления оно коснулось и нас. Думалось, всё уже поделили. Ан нет. Этот процесс не кончается. А время делали мы с вами.

— Вы. Я на себя такой ответственности не возьму. Оды демократии и свободе не сочинял, правда, и на улицу — выковыривать булыжники из мостовой — оружие пролетариата — не шёл.

— Да и я, если так посмотреть, была в стороне, меня муж назначил заместителем по домашнему хозяйству. Но измерять меру ответственности не наша прерогатива, откуда нам знать, насколько виноваты те, кто стоял в стороне? Я только чудом не оказалась с ним в одной машине в тот день.

— Извините, — потупился Словцов, уж он-то себя героем никак не чувствовал.

— Не берите в голову. Если б он уступил тогда по вполне сносной цене одно предприятие холдинга, возможно, был бы жив.

— А вы уступили, и потому спокойно продолжаете его дело?

— Все так думают, — уклончиво ответила Вера Сергеевна, — а я и не опровергаю… — в глазах её прищурилась недобрая стынь. —

Хотя мне пришлось покинуть столицу, но об этом я ещё ни разу не пожалела. Можно неплохо жить здесь, ведя бизнес в Москве, Питере, где угодно, хотя, многие предпочитают наоборот. Мне здесь нравится. Здесь, помимо всего прочего, спокойно и тихо, нет бесконечного гламура, подсматривания папарацци и, в конце концов, здесь не стреляют и не взрывают. Случись здесь подобное, вся тайга встанет на уши. И потом: теперь меня в Москве принимают за нефтяную королеву, и это позволяет мне решать многие вопросы куда как быстрее, чем я была бы в ряду примелькавшихся лиц столичных воротил. Ну, полагаю, предыстории достаточно. Вы в какой гостинице остановились?

— В «Кристалле». Не люблю больших отелей, а эта гостиничка, вроде как, на отшибе. Но позвольте ещё один вопрос, и чем откровеннее будет ответ на него, тем нам проще будет строить свое общение. Для чего вы меня покупаете? Чтобы я заменил вам мужа?

Здесь Вера Сергеевна позволила себе рассмеяться.

— Ну что вы! Начнем с того, что я покупаю не вас, что за варварство?! Я покупаю ваше время. Для чего будет составлен специальный контракт, детально определяющий ваши обязанности и денежное содержание. Заменить моего мужа пытались и хотели бы многие. Но при этом они не прочь были бы заменить и, собственно, меня. Да и мужики мне всё время попадались то сплошная гора амбиций, то беспробудный тупица этакой колхозной закваски, то латентный тиран, а то и вообще — мужчина только по половому признаку. А хотелось бы иметь друга. И хотелось бы, чтобы этот друг заслонил меня от остальных… претендентов. Мое одиночество мне дороже. В сущности — мое одиночество — это и есть я. Я его заслужила, пусть весь мир с этим и не согласен! И мне нужен человек, который поможет сохранить мне этот статус кво. Деликатно, но железобетонно…

— Но вы же прекрасно понимаете, что дружбу купить невозможно. Хотя это больше похоже на хитро замаскированную службу эскорта…

— А я не покупаю дружбу, с чего вы взяли? Я, вынуждена повторить, нанимаю собеседника. На-ни-маю, — разбила по слогам, как будто нежно вбила гвозди. — А уж кому, как ни филологу, этим заниматься? И это не совсем эскорт. Вы мне поможете оставаться собой, при этом даже мои близкие друзья… — она ненадолго застопорилась, подбирая слова, — должны полагать вас моим мужчиной. Вас это не смущает?

— А вы не это?.. — не решился выговорить Словцов.

— Не лесбиянка, — договорила за него она. — У меня всего лишь одно отклонение. Буду откровенна: я уже не понимаю — для чего живу, но я не хочу, чтобы меня тревожили… Подозрениями, предложениями, навязчивостью. Ни в Москве, ни в Ханты-Мансийске, где я надеялась хоть как-то скрыться, уединиться. Тем более что в столицу я могу летать отсюда хоть каждый день. Но, как выяснилось, те, кто не желает меня оставить в покое, тоже могут прилетать сюда. Мне, в таком случае, лучше иметь… нанятого друга. Да, в моем поступке есть львиная доля фатализма, но, согласитесь, в том, что мы сегодня встретились, присутствует некий мистический смысл?

— Возможно, — пожал плечами Павел, который старался избегать таких вопросов по причине слишком рьяного присутствия метафизических величин в его жизни.

— Кроме того, если вас или меня что-то не устроит, мы полюбовно расстанемся, при этом, вы в накладе не останетесь.

— Да меня, собственно, этот вопрос волнует постольку поскольку, — смутился Словцов.

— Вот и давайте решим по… скольку.

— Составленный моими юристами проект договора подразумевает срок первичного контракта на год. Разумеется, я вправе разорвать его в любое время, сами понимаете…