Вид на рай

Амбьернсен Ингвар

В другой раз было по-другому, особенно, если очень хотелось спать. Тогда случалось, что я падал в пропасть или в бурную реку. Бьерн Греттюн искал меня и находил. С опасностью для жизни он прыгал с вершины горы в мрачное глухое ущелье или бросался в жуткий водоворот. И спасал меня. Всегда. Несколько раз я умирал. Тогда я улыбался ему на прощанье, и он доставал из кармана Новый Завет и зажигал зажигалку, которую носил при себе, хотя и не курил. Мы говорили вполголоса, выясняли все непонятные места в Тексте, прежде чем я отправлялся в царство смерти, то есть, засыпал. Иногда случалось и такое: я не умирал, а был избран руководителем над другими ребятами, руководителем в содружестве других руководителей. Все происходило в зависимости от того, в какой форме я пребывал вечером.

После визита, нанесенного Эллингу Эриксеном из социальной конторы и Ларсеном с первого этажа, я почувствовал острую необходимость переложить часть своей боли и несчастья на плечи другого. Бьерн Греттюн моих мыслей как нельзя лучше годился для такой роли. Светлая звезда на темном небосклоне! Я, конечно,

не знал, где сейчас находился Бьерн Греттюн, и жил ли он вообще на этом свете. Но созданный моим воображением Бьерн восхищал меня. Мне казалось, я ощущаю объятие его сильных рук. Слышу его уверенный голос, который говорит мне, что я тот, на кого можно положиться. В действительности же он ни единого раза не обратился прямо ко мне за четыре недели жизни в лагере. Я был тихим и скромным мальчуганом, всегда позади других, незаметный резерв в футбольной команде. В беге на местности я никогда не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Но и не последним, как Бьерн Греттюн имел обыкновение говорить в утешение, шестнадцатым или, например, двадцать вторым. Он не замечал меня, а я видел только его, его.

«Бьерн Греттюн, — думал я. — Сейчас я снова бегу во всю прыть по ночному лесу. Кто-то шепчет, что я приближаюсь к бездне. Пожалуйста, приди и обними меня, крепко и по-дружески. Или: Эллинг погибнет».

Когда большинство людей сидели и смотрели вечером «Новости дня», я пошел на Гревлингстиен 17«б» и наклеил имя «Бьерн Греттюн» возле звонка безымянной квартиры рядом с Арне Моландом.

Глупо? Возможно. Но когда я возвратился к себе домой и зашел в комнату Ригемур, мне показалось, будто я вижу движение за стеклами в той квартире. На одну секунду привиделось.

Бьерн Греттюн сидел в темной комнате. Не верю, чтобы он молился. Я полагаю, что он покинул Бога или Бог покинул его. И еще одно: я не думаю, что это имеет значение. Чутье говорит мне, что Бьерн Греттюн с Богом или без Бога остался тем же, каким я знал его много-много лет назад. Имя Бьерна Греттюна было для меня синонимом железной воли и непреходящего чувства справедливости. Именно в таком союзнике я сегодня нуждался.

Лишь позже, когда я увидел Ригемур Йельсен, стоявшую с кувшином воды возле больных растений, я вдруг по-настоящему понял, что означало предложение Эриксена. Теперь до меня дошло. Меня хотят выбросить из квартиры. Не больше и не меньше. Они хотят выселить меня из дома моего детства. Сказал я «не больше и не меньше»? Чепуха! Больше, конечно. Что он, собственно говоря, подразумевал? Одна мысль, что кто-то должен «немного присмотреть» за мной привела меня в тошнотворное состояние. Как можно вообще присматривать «немного» за кем-то? Либо полный контроль за человеком, либо никакого контроля. Середины нет и не может быть. Эриксен из социальной конторы стоял фактически здесь, в моем собственном доме, доме моего детства, в доме, который, по его словам, теперь невозможно оплачивать больше и… говорил со мной, как с двенадцатилетним мальчуганом, недавно потерявшем родную мать. Почему он не хотел считаться с фактом, что личность, с которой он вел переговоры, благородный мужчина 32 лет, мужчина, который должен бриться два раза в день, дабы выглядеть представительно… и он делал это? Да, могу подтвердить. Два раза ежедневно. И летом, и зимой. В солнце, в дождь, в снег и туман. Эриксен из социальной конторы задумал потеснить этого мужчину, некого Эллинга, у которого был рост один метр и восемьдесят сантиметров без башмаков и который весил восемьдесят четыре килограмма (чистый вес). Мужчина получал каждый месяц социальное пособие, а в остальном… никого не беспокоил. В газетах я, между прочим, читал, будто сотрудники социальных контор загружены по горло работой и потому не справляются с ней. Неправда! Неправда! Ложное мнение. Я и раньше не очень-то верил, подозревал, а вот теперь визит Эриксена рассеял все сомнения. Я утверждаю, что у Эриксена из социальной конторы было достаточно много времени, достаточно, чтобы мучить меня в моем собственном доме.

Я снова начал плакать. Подумал в отчаянии: «Что же творится? Они хотят меня выдворить! Куда деваться? Где приткнуться?» «Мы найдем что-нибудь для тебя», — сказал Эриксен из социальной конторы. Но кто это «мы» и что значит «что-нибудь?» Я видел перед собой квартиру-лилипут, практически просторный платяной шкаф в незнакомом мне городе-спутнике. Я представил, как дверь моей квартирки-шкафчика то и дело открывается, возможно, каждые пять минут, чтобы тот или иной «присмотрел за мной». («Ага, значит, решил отдохнуть немного на диване, Эллинг? Почему не хочешь постоять у окна и подышать свежим воздухом? Опять бегаешь по комнате? Возьми шмат хлеба с креветочным сыром, понял? Да, да. Я только на секунду забежал посмотреть. Посмотреть, все ли у тебя в порядке. Пока, еще увидимся. Забегу скоро опять, жди».) Разве это жизнь?

Ригемур Йельсен, кажется, закончила поливать цветы, но снова повернулась к растениям и стала по привычке срывать засохшие листья. Что же происходило на самом деле с ее растениями? Что она делала с ними? Отчего они у нее погибали? Я взял телескоп и навел прямо на ее лицо и… даже подпрыгнул от неожиданности. Показалось, будто она тоже смотрела на меня в упор… но, естественно, это был оптический обман. Внезапно она исчезла из поля зрения, но вскоре я нашел ее: она стояла у плиты на кухне. Вероятно, готовила еду. Я хорошо видел ее спину. «Вероятно, кофе, и не одну чашку, — подумал я, — варит побольше кофе, чтобы хватило на всю передачу по телевидению “Вопросы и ответы”». И еще я думал: «Как обманчиво внешнее! Что может быть невинней образа пожилой

женщины, сидящей перед телевизором с чашкой хорошего ароматного кофе в руке? Почти ничего». Но если теперь соединить все, что я знаю о ней, с тем, что я фактически вижу (или предположительно скоро увижу), тогда получится иная картина. Тогда я видел пожилую воровку, сидящую перед телевизором и поглощающую краденое! Возможно, она украла также кекс к кофе, кто знает. Судить трудно. Одно я теперь точно знал и не сомневался, что мой успешно начатый проект, который помог бы мне на основе отдельных сведений воссоздать правдивый образ Ригемур Йельсен, полностью провалился. И все из-за этого проклятого Эриксена из социальной конторы. Он, он задумал прогнать меня из собственной квартиры. Впервые в своей жизни, можно сказать, я взялся за сложное дело и поставил себе цель подойти к другому человеку, сблизиться с ним на основе метода почти научного характера. И тут появляется, значит, этот Эриксен из социальной конторы и спрашивает, не уделю ли я ему минутку времени. «Нет», — говорю я. «Да, да», — думает он. И тащит за собой еще и Ларсена с первого этажа, мужчину, которого я лично видел в доску пьяным, и не один раз. «Да, да», — думают они. И почти втискивают меня в собственную квартиру. Для чего? Чтобы вытеснить меня из нее! Но сначала они хотят поиметь кофе. И Эллинг варит кофе и думает о мире, о добре и не чувствует опасности. Не чувствует подвоха! Эллинг смеется громко и от всего сердца болтовне Ларсена с первого этажа, стараясь держать фасон и соблюдать полный порядок (понимает, ведь эти двое именно этого ждут от него) и вминает любимый рыбный пудинг абсолютно чистым носком в решетку перед холодильником. Я чуть не задохнулся от возмущения, однако мгновенно позабыл обо всем, так как заметил некое движение в комнате Ригемур. Что же это? Ведь Ригемур Йельсен я только что наблюдал на кухне!

Я увидел руку на подлокотнике кресла. Именно движение руки бросилось мне в глаза. Теперь я увидел, что кто-то сидит в кресле. Сначала не обратил внимания, поскольку цвет одежды (пестро-серый) сливался с обивкой кресла, а кресло я привык на основе моих вечерних наблюдений рассматривать как кресло Ригемур Йельсен. Лицо сидящего в кресле человека скрывала занавеска.

Здесь что-то интересное происходит, Эллинг. У Ригемур Йельсен явно гости. И посетитель пришел явно давно. И сидел в кресле Ригемур Йельсен фактически все время, пока сама Ригемур Йельсен занималась своими умирающими цветочками. Итак, давнее знакомство. Близкий друг. Ведь не станешь заниматься прозаическими делами, если к тебе нагрянули незнакомые люди!

Визит пришелся мне не по душе. Само собой разумеется, я не имел ничего против — у Ригемур Йельсен была своя жизнь, и она, естественно, могла приглашать к себе в гости кого угодно из своих друзей. Но признаюсь — втайне я мечтал видеть одну Ригемур Йельсен и никого другого. Быть может, ревность? Не исключено. Я постарался избавиться от неприятного чувства и решил рассмотреть происходящее в положительном свете, без отрицательных эмоций. Нужно набраться терпения. Обождать, пока она не покончит с делами на кухне и не появится в комнате. Тогда понаблюдаем ее во взаимодействии с другим человеком. Я заранее уже предвкушал, что получу новые сведения о Ригемур Йельсен, эта информация дополнит прежнюю, потом я соединю старое и новое, как в игре в кубики, и в результате сложения отдельных единиц получу образ Ригемур Йельсен. Хотя я всего несколько минут назад решил не быть Эллингом, а быть Бьерном Греттюном, но снова встал вопрос о принципах. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ясно, что с Эриксеном из социальной конторы мне не справиться, он добьется своего, и мой проект умрет сам по себе.

Но пока я жив, я буду бороться… Бьерн Греттюн пусть посидит пока в своей темной квартире на первом этаже. Подождет.

Тут появилась она. Ригемур Йельсен вошла в комнату. И на подносе у нее стояли не только кофейные чашки. Кое-что другое стояло (лежало?) на подносе, и я предположил, что это были булочки и вазочка с вареньем. «Неплохо, неплохо, — подумал я. — Когда приходят близкие люди, трудно увильнут от обязанностей гостеприимства. Приходится выкладывать лучшее из краденого». Я не вытерпел и хихикнул ехидно, и тут меня вдруг осенило. Ну, конечно. Как я не догадался раньше! Война во всем виновата! Она привыкла копить еду в военные трудные годы. Вот в чем причина ее слабости!

Но ближе к делу. Я увидел такое, что снова возвратило меня на рельсы реальности, вывело из состояния равновесия и покоя, заставило вспомнить о морали… на язык просились колкие слова… Даже нехорошо стало! Теперь мне было все ясно! Не успела Ригемур Йельсен поставить на стол поднос, как в объектив попало знакомое мне лицо. Нет сомнения! Крыска!

Я был разочарован. Не потому, что увидел Крыску, она была такая, какой и положено ей быть: женщина навыворот, человек без человеческой субстанции. Нет, разочарование касалось исключительно Ригемур Йельсен, человека, который на основе моих наблюдений не только нравился мне, как это ни странно, но я чувствовал ответственность за нее. Мое молчание, несмотря ни на что, сделало меня как бы совиновником и в моральном, и в юридическом смысле. Но я молчал, поскольку думал наставить ее на праведный путь посредством тактичных разъяснений и маневрирования. И даже теперь, когда, понятно, не будет времени для исполнения задуманного, потому что Эриксен из социальной конторы и Ларсен с первого этажа принялись крушить мою жизнь, я продолжал упорно молчать из непонятного мне чувства симпатии и солидарности, а, значит, тем самым как бы был с ней заодно. Я не одобрял ее поступков. Нет, ни в коем случае! Но я отлично помнил слова супруги судовладельца о скуке и одиночестве, как тайной злодейской побудительной причине.