Вид с балкона
Шрифт:
Культура и агрикультура, вещи на первый взгляд несовместимые, слились для него воедино, и он мало-помалу превратился если и не в образцового хозяина, то, во всяком случае, в мудрого земледельца, вкушавшего всю прелесть природы, но готового стойко терпеть и ее капризы — засуху и злые неурожаи.
Судьба подарила ему Анну, девушку из соседнего города, где они и познакомились в студенческие годы.
Она была совсем еще молода, но не по годам рассудительна; ее миловидное, выразительное лицо неизменно сохраняло приветливое выражение. Она даже внешне походила на Энрико, только у него глаза были темно-серые, а у нее голубовато-зеленые.
В этой мирной обстановке и появился Джулио после мучительных родов, лишивших Анну всякой надежды на второго ребенка. Доктор с усталой улыбкой погрозил пальцем.
— На этот раз все обошлось, но уж больше не пытайтесь.
Это была маленькая заноза в сердце, и супруги сосредоточили на единственном сыне всю ревнивую, не растраченную на других детей любовь. Старики крестьяне говорили, глядя на Джулио: «Крепкий мальчонка, весь в деда, хозяин будет что надо». Впрочем, поди угадай! Конечно, Джулио был необычайно обстоятелен и методичен. Сельскую жизнь он терпеть не мог, зато ум имел острый, логический, мог при случае и приврать, но его выдумки отличались хитроумием. Нередко своими вопросами он ставил отца в тупик:
— Папа, с твоими-то миллионами зачем нам копаться в навозе?
Или:
— Много ли доходу в год приносит тебе эта сыроварня?
А однажды вдруг объявил:
— Папа, Чиро ничего толком не делает. Сидит себе, руки в брюки. Ему и руки-то больше ни к чему. Выгони ты его…
— Он нам очень предан, состарился здесь, меня и тебя с малых лет помнит, — ответил отец.
Джулио криво усмехнулся, но промолчал.
А вот учился он хорошо, был неразговорчив, усерден, не пропускал мимо ушей ни одного слова учителя и товарищей и тут же всему давал свои оценки вроде: «Болван, да и только».
Уже в десять лет он часто сам относил в местный банк деньги и чеки — отец полностью ему доверял.
Со сверстниками он почти не играл, а если такое и случалось, то всегда верховодил. Как только ему надоедало, бросал игру, ни с кем не считаясь. Обычно же он предпочитал гулять один или с проказливым псом Биллом. Собирал смородину и ежевику, а потом за несколько монет уступал ягоды матери.
В общем-то, Джулио был самый обычный ребенок, но за проницательность и довольно-таки острый язычок его прозвали «ехидной». Так, в три года он, побывав у приходского священника дона Эусебио, назвал его «винной бочкой» только за то, что в доме и даже в ризнице со стен свисали черные и золотистые гроздья винограда.
Дом тетушки Каролины, где все блестело и сверкало — полы, окна, ботинки, прически, — он окрестил «ювелирным магазином», при этом отец не смог сдержать ухмылки. Однажды Джулио тайком пронес в дом тетушки Каролины корзинку живых улиток и высыпал их на пол в темном углу. О том, что из этого вышло, долго вспоминали в округе. Дом же тетушки Бетты, стоявший на отшибе, с легкой руки Джулио назывался «жаровней» — там жареным мясом пропахли даже диванные подушки и шторы.
Но больше всего запомнилась родным история с Аугустой — может, потому, что случилась она сравнительно недавно и была довольно пикантной, а может, и оттого, что для Джулио эпизод не прошел бесследно.
Восемнадцатилетняя
Отца и мать, конечно, напугал «подвиг» Джулио, ведь ему едва исполнилось двенадцать, но, рассудив здраво, делать из этого драму они не стали. Остаток ночи Джулио провел в их кровати, дрожа, как промокший щенок. Утром они под благовидным предлогом отправили Аугусту домой, а Энрико взял сына за руку и повел его в лес погулять.
Они долго молчали. Джулио понуро брел впереди: вид у него был скорее раздосадованный, чем виноватый. Наконец Энрико, лукаво подмигнув сыну, нарушил молчание:
— Итак, молодой человек решил завести семью?
Такого вопроса Джулио не ожидал. Он покраснел и застыл на месте как вкопанный.
— Какую семью?
— Значит, юноша не знает, что когда женятся…
У Джулио ком подступил к горлу и затряслись губы.
— Но я на ней не женился и не собираюсь!..
Энрико положил ему руки на плечи.
— Знаю, дорогой, знаю… и все же ты как бы женился… тайком от всех.
— Папа!
Джулио расплакался, уткнувшись ему в грудь. Энрико ласково его обнял.
— Идем-ка домой, господин сердцеед. Ничего страшного не произошло… Но подумать тебе стоит. Как бы второй раз не наделать глупостей. Ты же еще ребенок… Признайся, это она тебя раззадорила? Ну, я никому не скажу!
Джулио выпрямился, рукавом вытер слезы.
— Нет, не она. Я сам.
И Джулио все рассказал, откровенно, подробно, так, будто речь шла об охоте на кузнечиков. Скамью в коридоре он опрокинул, когда в темноте, ощупью пробирался к постели Аугусты. Признался, что служанка ему нравилась. Почему? Этого он и сам не знал, но кое-какие любопытные эпизоды говорили сами за себя. Однажды, когда Аугуста протирала окна на лестнице, он оглядел ее всю, с ног до головы, а на другой день, когда она стирала в корыте белье, подошел и задрал ей кофту — посмотреть, что у нее там за шары.
— Ну и что ты собирался с ними делать? В футбол играть?
Джулио не понял отцовской иронии и промолчал.
Ему давно уж хотелось запустить руку и пощупать упругие шары, что выпирали из-под кофточки Аугусты. Сколько раз он искал в словаре слово «грудь» и все, что к ней относится. Даже в латинском словаре порылся.
А Энрико прекратил расспросы и стал объяснять сыну кое-какие особенности женского тела, не преминув дать несколько гигиенических советов, как того требовали обстоятельства.
— Ну вот, поговорили, как добрые друзья, — заключил он. — Вернее даже, как мужчина с мужчиной. Но запомни, Джулио, больше ничего такого не делай… ну, пока не подрастешь.
Похоже, они поняли друг друга. Правда, Джулио с тех пор служанок упорно избегал — не выносил их присутствия, не удостаивал ни единым словом и даже при необходимости не обращался к ним ни с какими просьбами. Отец с матерью это заметили и всякий раз многозначительно переглядывались — их это и забавляло, и тревожило. Они поняли, что история с Аугустой нанесла Джулио глубокую травму, возможно даже, у него появился комплекс вины, прямо по Фрейду.