Вид с холма (сборник)
Шрифт:
— Два года меня кадрит, — усмехалась Вера. — К училищу подкатывает на машине, с цветами, меня зовет «персик». Распишемся, говорит, будешь у меня как персик в саду. Вот дурак! По-моему, он только и любит фрукты и лошадей. Ходит на ипподром. Как-то и меня затянул туда, но меня это не колышет… А фамилия у него — усохнуть можно! — Расцветаев! Представляете, я буду Расцветаева?! Отпад полный!
Алиса говорила, что «еще себя не нашла». Иногда ей хотелось быть художником, таким как Вера, иногда актрисой, «чтобы сниматься в кино», а то вдруг вздумала поступить на курсы иностранных языков,
— Только туда разве попадешь без блата?!
В ней была еще детскость, хорошее природное жизнелюбие, романтическая приподнятость, которые наталкивались на жестокую реальность. Она достаточно пережила для своих лет: в общежитии ее обманул один парень, которому она доверилась; устроившись дворником, скопила деньги и купила в комиссионке кое-какую мебель, но однажды подвал обворовали, унесли мебель и все вещи.
— …Только письма мамы оставили, разбросали на полу, рассказывала Алиса. — Хорошо, потом Саша с Лешей притащили откуда-то тахту и стол.
С каждым днем обитатели подвала становились все откровенней и доверчивей, все больше раскрывались перед Вольновым; им было невдомек, что он рассматривает их подопытными кроликами, выуживает из них информацию, а дома ее записывает. Правда, он ежедневно приносил еду на ужин, купил еще несколько работ Веры и Лены и пытался купить рисунки Алисы, но она разгадала его хитрость.
— Мои наброски ничего не стоят, я только ученица Веры, — усмехнулась, теребя челку. — Вот через год, когда набью руку.
— Хорошо, — Вольнов развел руками. — Ты возьми аванс и будешь мне должна две самые лучшие работы. Учти, я преследую определенный коммерческий интерес. Когда ты будешь знаменитой, перепродам твои работы за миллион.
— Нет! — Алиса гордо покачала головой.
Однажды Вера объявила:
— Все! На неделю исчезаю делать диплом… Защищусь, и прощай наша тусовка и Москва. Ушлют меня неизвестно куда.
Но через три дня спустилась в подвал и, жалко улыбаясь, проговорила:
— Поздравьте меня, я заимела прописку. Сделала фиктивный брак. Написала Расцветаеву, что не буду претендовать на его квартиру… Я презираю себя! Вышла за старого… — она хотела сказать «черта», но, взглянув на Вольнова, осеклась, рухнула на тахту и зарыдала.
Алиса с Леной бросились ее успокаивать.
— Все клево! Зато будешь жить по-человечески, — сказал Саша. — И нас отоваришь.
— Не возникай! — цыкнула на него Алиса.
Потом на несколько дней пропала Лена, а объявившись, сообщила, что ее снова вызывали в милицию и взяли подписку о выезде из города в двадцать четыре часа.
— Говорили со мной как с преступницей! — Лену всю трясло. — Сказали: «Не уедешь сама, сошлем кое-куда насильно, по закону о тунеядстве». Так что сегодня прощальный вечер. Вот и вино принесла… — она достала из сумки бутылку.
— Кто-то на тебя снова настучал, — вздохнул Леша и вдруг пристально посмотрел на Вольнова.
«Этого еще не хватало», — подумал Вольнов и нерешительно произнес:
— Просто ты, Лена, уже была у них на заметке.
— Я давно переехала в другую комнату, и никто меня не видел. Приходила только ночевать, даже свет не
Дома Вольнов порвал наброски очерка и твердо решил больше не появляться в подвале. Но через два дня почувствовал — по вечерам просто не знает, куда себя деть; богемный подвал уже стал для него чуть ли не семейным очагом, а судьба его неустроенных обитателей — частью его жизни. В сущности, он тоже был одинок и, несмотря на огромную разницу в возрасте, среди молодых людей чувствовал себя гораздо уютней, чем среди сверстников, которые только и говорили о карьере, машинах, дачах и любовницах. Общаясь с молодежью, Вольнов и сам молодел духом, как бы проживал вторую жизнь. «Как хорошо, когда вечером есть куда пойти», — подумал он и непроизвольно направился в сторону Сретенки.
Алиса мела улицу. Сухо поздоровалась и, не глядя на Вольнова, сообщила:
— Вчера меня вызвал начальник жэка и сказал, что я в подвале устроила притон. И послал меня на другой, трудный участок… Пока там работала, кто-то взломал дверь… скоммуниздил Лешину гитару, все картины порвали, подрамники сломали… А Сашу тоже вызывали в милицию, грозят посадить за антисоветские стихи…
— Алиса, неужели вы думаете…
— Я никого не хочу слушать! Оставьте меня! Мне надо работать! — она сглотнула горький комок и, отвернувшись, со злостью замахала метлой.
Долго Вольнов бродил по близлежащим улицам, не в силах придумать, как снять с себя дурацкие подозрения. Так ничего и не придумав, подошел к подвалу. Из-за двери с выломанным замком сочилась полоса света. Еще на ступенях он услышал голос Леши:
— …твой старый мэн! Кроме его некому…
— Стукач точно! — запальчиво выкрикнул Саша. — Зачем ты привела его? Так клево жили!
— В самом деле, Алиск, ты не подумала, почему он к нам так прилип? — раздался голос Веры. — Что у нас с ним общего?
Вольнов стоял в парадном и боялся пошевелиться. Что он мог им сказать?! В самом деле, что у них общего?! И как доказать свою невиновность?! И как запугали всех, если повсюду мерещатся доносчики?! Сколько людей разобщила эта подозрительность?!
Вольнов уже дошел до метро, но вдруг остановился: «Скажу все как есть, и пусть думают что хотят».
Подвальная дверь хлопала от сквозняка, за ней проглядывалась темнота. Спустившись, Вольнов на ощупь зажег свет. В помещении никого не было, на стенах болтались обрывки рисунков, изуродованные холсты. Среди работ висел большой лист бумаги, на котором зияла размашистая надпись «Предатель!».
Долина, где звучит музыка
Однажды мы с художником Валерием Дмитрюком попали в красивейшую долину. Она находится в Карелии. Тот, кто хотя бы видел ее мельком, навсегда унесет с собой картину: ровный ярко-зеленый луг, сине-зеленая река и дома под раскидистыми елями, тоже зеленые, поскольку стоят в тени деревьев.
Мы остановились у деда Матвея, в просторной избе, половину которой занимала огромная побеленная печь.
— Кем будете, добры молодцы? — спросил дед Матвей, угощая нас чаем. — Пожаловали отдыхать или как?