Видали мы ваши чудеса!
Шрифт:
В ушах зазвучал голос Чернавы:
«Не сладит с нечистью тот, кто с собой не сладит!»
– Да, матушка названая, – беззвучным шепотом, одними губами ответила ей Незвана.
Всё вдруг стало понятно, просто и легко. Незвана широко, искренне улыбнулась в лицо опешившему кладовику:
– А может, и волокуша не понадобится. Много ли мне надо?
– Что ты говоришь, бабонька? Не пойму я тебя.
– А чего тут не понять? Пока я шла сюда – поняла, чего мне от всей души хочется. Дом хочется. Свой. Сроду у меня своего дома не было. А чтоб дом
– Вот оно как? Удивила ты меня. А ну как поставишь ты себе дом, глянешь на него да скажешь себе: эх, дура я, не пожелала высокие хоромы, каменные палаты! Не прибежишь ли снова сюда за золотишком?
И тут очи его засветились, вспыхнули расплавленным золотом. Кладовик почти перестал походить на человека. Незвана вспомнила, что иногда в пустынных местах люди видят золотой свет, словно глаза сияют. И говорят друг другу: «Дедка горит. Клад где-то близко, да разве найдешь…»
В этом золотом сиянии женщина вновь почувствовала приступ алчности, но усилием воли справилась с собой и твердо ответила:
– Не прибегу, дедушка кладовик. Ни к чему мне каменные палаты. А коли понадобятся – сама добра наживу да поставлю!
– Ух ты! Наживешь? Что ж ты не пошла сразу наживать деньжат на новый дом, а сидишь тут над чужим кладом?
Незвана хихикнула: все-таки поддел ее вредный старик! Но ответила честь честью:
– Я, дедушка, этот клад не на дороге нашла, а выиграла. И ставкой в той игре была не медная монетка, а жизнь моя. За своим-то выигрышем – да не прийти? Сроду бы я себе такого не простила!
– Хм… Ну бери… если сумеешь!
Последние слова кладовика прозвучали негромкой угрозой.
Незвана склонилась над горшком, понимая, что предстоит непростая задача. Заговорила вслух:
– Могу взять чужое добро, могу – чужое горе на свою хребтину. Как же мне выбрать-то? Вот очелье с рубинами. Больших денег стоит. Богатая женщина его носила – может, боярыня? Муж ей очелье подарил, чтоб перед людьми красовалась, богатством гордилась? Давно тебя нет в живых, боярыня, не один век уже. Не серчай на чужую бабу, что берет твое очелье. Не буду я в нем красоваться, я на него дом себе построю. Будет у меня крыша над головой – вспомяну тебя добрым словом…
Закусив губу, взяла очелье с рубинами. Вытащила из сумы старенький платок, расстелила на траве, положила на него очелье.
– Может не хватить денег. Скупщики-то хитрые да подлые, как щуки речные. Правильной цены не дадут. Придется еще малость добавить. Вот монеты.
Кто их наживал, копил да хранил – простите меня, люди добрые. Не пожалейте вдовице на жилье. Много не возьму, а хозяину денег пусть легче станет там, в Нави, за последнею рекой…
Осторожно отсчитала три золотые монеты, завязала добычу в узел, убрала в суму. Потом взяла из горшка серебряную монету, тоже положила в суму – отдельно.
– Серебро-то зачем берешь? – не удержался кладовик. – Вон же сколько золота!
– Мне на постоялом дворе пить-есть придется, – деловито, буднично объяснила женщина. – Чего я там золотом светить буду? Разменяю серебро…
Глянула через плечо в зеркальце. Луна казалась прозрачной на предрассветном небе (это уже и ночь прошла?!), а тень удавленника смирно чернела под дубовым суком.
– У клада хозяин есть – вот пусть с ним и остается, – поклонилась Незвана кладовику. – А ты, дедушка, стереги клад в оба глаза…
Она не договорила: кладовик исчез в тенях, среди ветвей орешника…
Когда над Блестянкой встало солнце, Незвана ушла уже далеко от памятного дуба.
А ближе к полудню увидела она с крутого берега вдали, на пологом левом берегу, дорогу, хижину перевозчика и причаленную к берегу лодку.
Только тогда Незвана вздохнула облегченно, до конца поверив, что лес, кладовик и черный призрак отпустили ее.
– Спасибо за науку, Чернава, матушка названая, – сказала женщина вслух. – Без твоей мудрости пропала бы я там, под дубом. Была б ты жива – взяла бы я тебя к себе, до смерти бы холила и лелеяла. А раз тебя нет в живых… – Незвана запнулась, мгновение подумала и продолжила твердо: – Как заживу своим хозяйством – возьму в дом сироту, как ты меня когда-то взяла!
И с легким сердцем пошла по берегу к перевозу.
6. Бродница
Уж до того славно было спускаться на плоту по Блестянке! Сидела Дарёнушка бок о бок с Матрёной. Они то пели песенки (а плотогоны им подпевали), то молча смотрели на свешивающиеся в воду ветви плакучих ив, на заросли камыша у берега, на летающих над крутым правым берегом ласточек и стрижей. Один раз к берегу вышла медведица с медвежатами и проводила плоты настороженным взглядом.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Река принесла плоты к вытянувшемуся далеко в воду земляному «языку». – Шевелись! – крикнул старший из плотогонов. – Мы тут долго торчать не будем!
Скоморохи быстро попрыгали на покрытую высохшими водорослями Плешивую косу. Дед Деян оступился, ухнул по колени в воду. Дарёнка тоже оступилась, но ее поймал за руку Нерад, не дал упасть в реку.
Плотогоны еще работали шестами, отталкиваясь от берега, когда скоморохи и Дарёна уже поднялись по торчащим из земли корням на высокий берег и двинулись дальше своим путем.
Деревня Сбитеневка лежала чуть дальше по реке.
Скоморохи вошли туда с музыкой – под гудок и балалайку. Нерад завопил сбежавшимся мужикам и бабам:
– Потеха начинается – мы пришли!
Негромко, подрагивающим от азарта голосом сказал оробевшей Дарёне:
– До чего ж я люблю, когда на меня этак глаза пялят!
И заверещал пронзительно:
– Пошел я на Кудыкину гору лыко драть, кафтан плести. Гляжу – озеро на утках плавает! Полез я на осину, нарвал на ней яблок и давай ими в уток бросать! Озеро вспорхнуло и улетело, а утки остались…