Видали мы ваши чудеса!
Шрифт:
Хозяйка метнула на старуху укоризненный взгляд:
– И сможешь уснуть, зная, что рядом дитё малое мается?
– На весь мир не угодишь, только себя уморишь. Какой мне прок с тех хлопот? Люди – они неблагодарные. Ты разорвись хоть надвое, а они спросят: почему не нач етверо?
– Ясно, – вздохнула хозяйка. – Ложитесь-ка спать, люди добрые, а мы тут вдвоем еще посудачим…
Скоморохи без единого слова улеглись по лавкам. А Калина со старухой сели рядышком возле люльки. Они негромко переговаривались, но их голоса заглушал рев младенца. Дарёна прислушивалась, но разобрала только горький
Наконец женщины договорились. Старуха встала, распорядилась:
– Заверни сына в свой плат, я его вокруг дома обнесу с заговором.
Дарёна юркнула за занавеску – пусть не видят женщины, что она подслушивает.
Хлопнула дверь, за нею стих детский плач.
Вскоре от открытого окна донесся неясный старушечий голос:
– Сестры-зарницы, красные девицы, вы обороните младенца Демьяна от ночницы, от криксы, от страха ночного. Гоните ночницу за быстрые реки, за глухие леса, за глубокие моря…
Словам старухи вторил сорочий стрекот. Дарёнка удивилась: ночь же! Сорока-то – дневная птица…
Голос старухи пропал за углом дома. Ребенок уже молчал.
«Вот теперь я точно не усну», – подумала Дарёна.
И соскользнула в глубокий сон.
Проснулась Дарёна от бодрого, властного голоса Горыни:
– А я говорю, дедко Деян: крась рожу сейчас! На плотах споем, плотогонов позабавим – они говорили, этот кусок пути легкий. Когда людей потешаешь, в правильном виде надобно быть! А к вечеру высадят нас у Плешивой косы. Дойдем до Сбитеневки, там поработаем за ужин и ночлег, так что изволь быть размалеванным. Ранним утром двинемся к перевозу – и к обеду будем в Звенце… Я раскрасился, Нерад раскрасился, один ты капризничаешь, как боярышня перед смотринами!
– Может, еще и Матрёну в шкуру прямо здесь упихаем? – строптиво возразил старый Деян.
– Матрёна нарядится перед Сбитеневкой, ей на плоту в медвежьей шкуре не плясать… Живо крась харю, не то опоздаем, уйдут плотогоны!
Дарёна проворно скатилась с печки и кинулась в ноги вожаку скоморохов:
– Дяденька Горыня, сделай доброе дело, возьми меня с собою на плот! Скажи плотогонам, что я из ватаги! Очень надо мне поскорее в Звенец!
Горыня чуть подумал и ответил:
– Ежели бы я плотогонам платил за каждого скомороха, с головы, то я бы тебя, милая, не взял. Я деньги на ветер не бросаю. И колодец до дна вычерпывается, не то что наш тощий кошель… Но раз я уговорился о плате за ватагу, то человеком больше, человеком меньше… Только имей в виду: ты с нами лишь до перевоза. Перевозчик-то как раз с головы берет плату.
– Спасибо, дяденька Горыня! Авось уговорю перевозчика меня даром перевезти!
– И еще: как придем в деревню, что по пути лежит, ты там с нами будешь петь и плясать. Сумеешь?
– Расстараюсь, дяденька Горыня!
Только теперь она подняла глаза на скоморохов.
Они и впрямь были забавно размалеваны. У Горыни одна щека была в красной глине, другая – в синей. А гибкий невысокий Нерад обе щеки сделал желтыми, вокруг губ нарисовал алую широченную улыбку, а на правой щеке изобразил синюю большую слезу.
Подошла хозяйка, протянула Дарёне сверток из чистой холстинки:
– Ты, маленькая, вчера ночницу спугнула. Я тебе за это кусок окорока на дорожку отрезала, возьми!
– Ой, спасибо, Калина Баженовна! А Демьяша остаток ночи спокойно проспал?
– И сейчас спит, да еще во сне улыбается!
– А та… старуха… где она?
Калина посерьезнела:
– Ушла почти что затемно… Знаешь, маленькая, она напоследок странные слова сказала. Остановилась возле печки, глянула на занавеску, за которой ты лежала, и негромко так сказала: «Ну, спи, спи. Увидимся еще…» Вот ты понимаешь, про что это она? Я бы тебе, маленькая, такой встречи не пожелала!
Побледневшая Дарёна медленно кивнула. Она тоже не пожелала бы себе такой встречи.
5. Кладовик
Труднее всего Незване было раздобыть лопату.
Нет, объяснить в крошечной деревушке (всего-то три двора), куда путь случайно вывел Незвану, откуда она здесь взялась – в лесу, на правом берегу Блестянки! – тоже было непросто. Ведь дорога-то ведет по левому берегу Блестянки. Именно на левом берегу, ниже по течению, стоит городок Звенец. А на правом – только лес.
И вдруг выходит из лесу в деревеньку путница!
Наврать-то, конечно, Незвана наврала. Поведала про то, как по Медвежьему тракту ехала к родне с небольшим купеческим обозом. Про то, как налетели на обоз разбойники, как пришлось спасаться в лесу, как заблудилась… ух ты, это она до Блестянки дошла, да? Ну и поплутала!
Ладно, поверили. Пообещали на лодке переправить на левый берег: от Звенца куда угодно добраться можно. И не стала им говорить Незвана, что не надо ей пока на левый берег.
Удрать от добрых людей – это легко. А вот лопата…
А что – лопата? Вон сарай открыт, лопата валяется. Стянуть – дело нехитрое…
Эх, нельзя! Хватятся хозяева, поймут, что приютили воровку, примутся сбежавшую гостью крыть последними словами. Хоть и говорится в народе, что брань на вороту не виснет, но Незвана знает: порой виснет, да еще как! Худое слово, сказанное вдогонку, может ей всё дело испортить. А дело-то задумано ой какое опасное!
Ну, брехать – не пахать, спина не переломится… Пошушукалась Незвана с молодой хозяйкой. Рассказала, что не просто так она в лесу заблудилась. То ли леший, то ли лесной колдун, то ли боровик, морда медвежья, ее к себе зазывал, в уши речи прельстительные шептал незримо. А чтоб отвязался он (старухи так бают), надобно прядь своих волос срезать да в лесу зарыть поглубже. Для того лопата надобна, а в залог Незвана последнюю серебряную монету оставит…
Вот он, дуб на опушке, на крутом берегу. От реки его отделяет густой ивняк, внизу, под обрывом. А дальше, словно свита при боярине, стеной стоит орешник…
Но когда женщина проломилась сквозь кусты к дубу, она ахнула. От корней тянулось пятно голой земли, даже трава не росла на нем.
Незвана перебирала в памяти слышанные когда-то байки о кладах. Ни в одной не говорилось, чтоб клад так выдавал себя!
Но нельзя было стоять и ждать. Солнце уже низко, а для ночлега – хоть бы и в лесу – хотелось найти более уютное место. От непонятного пятна тянуло жутью.