Видали мы ваши чудеса!
Шрифт:
А вот гостья старых правил держится: опасно свое имя чужим людям называть, особенно в дороге. Можно на спор идти, что крестильного имени у нее нет…
Не понравилась Дарёне эта старуха! Ой, не понравилась! Лицо бледное, как непропеченный блин, пальцы длинные – и она их всё время потирает. А неприятнее всего глаза. Тусклые, почти что слепыми кажутся… но Дарёна кожей почувствовала брошенный на нее взгляд. Ой, всё-то она видит!..
А старуха отвлеклась от еды, спросила:
– Для меня найдется какая-никакая каморка – или тут спать придется?
–
Гостья чуть подумала и отказалась:
– Не полезу наверх. На лавке лягу.
– Как скажешь, – кивнула хозяйка и обернулась к Дарёне: – А ты, маленькая, не хочешь на печь?
Дарёна с радостью согласилась.
Поужинав всё той же похлебкой, она взобралась наверх, на лежанку, за пестренькую занавесочку. Предлагать хозяйке помощь по хозяйству девочка не стала, раз за ее ночлег, оказывается, заплатила Не-звана. Лучше отдохнуть как следует. А Незвана-то, оказывается, не такая бессердечная, какой показалась ей сначала…
Но сразу уснуть не получилось.
Внизу хлопнула дверь. Послышался голос Горыни:
– Матрёна, Деян – повезло нам. Я прошелся до берега Блестянки. Там как раз остановились плотогоны. Заночуют и завтра утром в путь тронутся. За плату согласились нас взять на плоты и подвезти до Плешивой косы. А дальше берегом дойдем до перевоза на Звенец.
– А почему до косы, а не сразу до перевоза? – поинтересовался старик Деян.
– Так ведь плот – не лодка. Плотогоны от реки зависят, а реку они знают. Где их течение к берегу прибьет, там они либо шестами отталкиваются, либо высаживаются и ночуют. Здесь заночевали, а следующий раз их к берегу прижмет у Плешивой косы. Там нам и спрыгивать на берег. Это ладно, путь оттуда недолог. Хуже другое: высадиться придется не на том берегу, где Звенец. Потом платить перевозчику…
«Надо будет к ним попроситься на рассвете, – подумала Дарёна. – На плоту, чай, быстрее, чем пешком! Не проспать бы…»
– А задержаться на денек никак нельзя? – жалобно попросила Матрёна. – Вдруг Нерад нас все-таки догонит…
– Так тебе плотогоны и согласятся время терять, – хмыкнул Деян.
– Не согласятся, – подтвердил вожак. – Если к рассвету опоздаем, уйдут без нас, так что встаем затемно. Нам тоже горячие денечки терять ни к чему. А жаль. С Нерадом бы дело веселее пошло…
И тут снова скрипнула дверь и от входа донесся веселый голос:
– Про волка помолвка, а волк и в избу! Кто тут Нерада поминает? Я из-за двери услыхал. Потеха начинается – я пришел!
Как обрадовались скоморохи, как загалдели! На этот раз на них никто не зашикал: хозяйский ребенок не спал.
Дарёна лениво потянулась к занавеске – поглядеть сверху на этого Нерада. Но занавеска была так прилажена, что из-за откинутого уголка
Слезть да поглядеть на нового гостя? Но всё тело болело, словно Дарёну избили палками. Все-таки слишком быстро она шла… Не стала девочка спускаться с печи. Лежала и слушала. Голос Нерада ей понравился. Не старый, но и не мальчишеский – пожалуй, средних лет человек этот Нерад. Говорливый, веселый, бодрый…
– Хорошо, что ты успел, – сказал Горыня. – Еще немного – и не застал бы нас.
Вот тут голос Нерада вдруг утратил веселость, в нем плеснулся страх:
– Да, могли бы и никогда не увидеться.
– Почему? – не поняла Матрёна. – Догнал бы нас в Звенце…
– Никого бы я не догнал, – мрачно откликнулся Нерад. – Такое со мной случилось, что еле жив остался. Из зубов смерти выдрался, как мышонок из лисьей пасти. Рассказал бы вам, а толку-то?.. Всё равно не поверите!
Все закричали, что поверят. Хозяйка от люльки обернулась к рассказчику – тоже заинтересовалась. А уж Дарёна на печи уши насторожила, как белка в дупле, не собираясь пропустить ни словечка.
– Люди добрые, пустите переночевать живую душу! Я не вор, не тать лихой, я всего лишь скоморох, балабол да пустобрех! Приютите, не оставьте в лесу на радость зверью!..
А про себя Нерад тоскливо подумал: «Ой, не отворят!»
Да было ли тут кому отворить? Деревня, что вынырнула из лесной мглы, казалась нежилой. И не потому даже, что из крайней избы, под окном которой сейчас надрывался Нерад, не доносилось ни звука да не мелькал сквозь ставни огонек. Это ладно, ночь ведь… а вот почему собаки не брешут? Сейчас бы катился лай со двора на двор: чужак пришел!
«Мертвая деревня, брошена людьми! – стиснул зубы Нерад. – А всё ж лучше, чем под кустом спать. Выбрать дом, где окна не заколочены да крыша цела…»
Но тут дверь, тихо скрипнув, отворилась.
Высокая баба в серой кофте, черной юбке и низко повязанном платке отступила, пропуская незваного гостя в темные сени. Молча распахнула перед ним дверь в горницу.
– Уж простите, честные хозяева, что разбудил вас… – начал было Нерад – и осекся.
Хозяева не спали.
У стены за столом сидел здоровенный мужик, такой плечистый, что и в дверь, видать, боком проходит. Рожа утонула в густой черной бороде.
А разглядел это скоморох не потому, что в горнице горела лучина или свеча. Не было ни огонька! Зато настежь распахнуты были ставни. И когда только хозяева успели открыть окно? Пока Нерад поднимался на крыльцо?
– Ты, что ль, живая душа? – негромко, с насмешкой спросил хозяин дома. – Ну, входи, коль ноги сюда принесли. Садись вон на лавку.
Нерад сел на лавку, положил у ног свой узелок.
Лунный свет плыл по горнице, как болотный туман. Не помогал разглядеть хозяев. Прятал их, окутывал, играл с тенями.