Видоизмененный углерод
Шрифт:
Под верхней балкой крыльца охотничьего домика качались фонари, но за деревянными столиками никого не было. Стену украшала буйная абстрактная картина, посреди которой красовалась выведенная люминесцентной краской надпись «Пансион цветов 68-го года». Вдоль перил были развешаны колокольчики, покачивающиеся и подмигивающие в порывах легкого бриза, долетавшего с моря. Они издавали самые разнообразные звуки, от хрустального звона до гулкого деревянного стука.
На неухоженной пологой лужайке перед крыльцом кто-то расставил в круг диваны и кресла, так что со стороны казалось, будто стены домика подняли и,
Над ровным гомоном беседы возвысился голос Баутисты.
– Ковач, это ты?
– А кто ещё это может быть? – послышалось нетерпеливое восклицание Ортеги. – Это же виртуальность, чёрт бы её побрал.
– Да, но… – Пожав плечами, Баутиста указал на свободное место. – Присоединяйся.
На расставленной кругом мягкой мебели сидели пятеро. Ирена Элиотт и Дэвидсон устроились в противоположных концах дивана рядом с креслом, занятым Баутистой. С другой стороны от Баутисты на втором диване вытянулась во весь рост Ортега.
Пятая фигура глубоко утонула в другом кресле, вытянув длинные ноги. Лицо оставалось в тени, жесткие чёрные волосы торчали над пестрой банданой. На коленях у незнакомца лежала белая гитара.
Я остановился перед ним.
– «Хендрикс», насколько я понимаю?
– Совершенно верно. – В голосе прозвучали глубина и тембр, отсутствовавшие прежде. Коричневые руки с тонкими, длинными пальцами прошлись по ладам, огласив теряющуюся в темноте лужайку нестройными аккордами. – Проекция базового образа, заложенная на аппаратном уровне создателями. Вот что остается, если снять наложение картин, создаваемых системой подстройки под клиентов.
– Хорошо. – Я сел в кресло напротив Ирены Элиотт. – Вы удовлетворены условиями работы?
Она кивнула.
– Да, все замечательно.
– Давно вы здесь?
– Я? – Элиотт пожала плечами. – Где-то сутки. А ваши друзья прибыли пару часов назад.
– Два с половиной часа назад, – угрюмо поправила её Ортега. – А ты где задержался?
– Сбой, вызванный нейрохимией. – Я кивнул на фигуру «Хендрикса». – Разве он вам не говорил?
– Именно это он нам и сказал. – Её взгляд стал цепким и придирчивым, как и полагается настоящему полицейскому. – Просто мне бы хотелось уточнить, что это значит.
Я беспомощно развел руками.
– И мне тоже. Нейрохимия «Хумало» постоянно выпихивала меня из канала, и нам потребовалось какое-то время на то, чтобы добиться совместимости. Возможно, надо будет связаться с производителями. – Я снова повернулся к Ирене Элиотт. – Насколько я понимаю, для погружения вы хотите запустить формат на максимальной скорости.
– Вы правильно понимаете. – Элиотт ткнула пальцем в сторону «Хендрикса». – Он говорит, что может работать с коэффициентом триста двадцать четыре, но даже с таким быстродействием придется изрядно попотеть.
– Вы уже начали внедрение?
Элиотт мрачно кивнула.
– Проникнуть туда оказалось сложнее, чем в орбитальный банк. Но я уже сделала пару любопытных открытий. Во-первых, ваша подруга Сара Сахиловская была
– Очень рад. Полагаю, вам пришлось изрядно потрудиться, чтобы раскопать это.
– В общем, задача оказалась не из легких. – Элиотт кивнула на «Хендрикс». – К счастью, мне помогли.
– Ну а второе любопытное открытие?
– Да. Так вот, каждые восемнадцать часов происходит пересылка информации по закрытой линии связи на принимающую станцию в Европе. Больше без погружения ничего не могу сказать, но, насколько я поняла, пока что вам это не требуется. Однако, похоже, это то, что мы искали.
Я вспомнил автоматические пушки, похожие на лапы паука, кожистую оболочку зародышевых мешков, а также мрачных каменных стражей, подпирающих крышу базилики, и поймал себя на том, что снова улыбаюсь, отвечая на их прячущиеся под капюшонами презрительные усмешки.
– Что ж, в таком случае, – я обвел взглядом собравшихся, – пора приступать к делу.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Это снова была Шария.
Мы поднялись с крыши башни «Хендрикса» через час после наступления темноты и влились в ночь, расцвеченную огнями воздушных транспортных средств. Ортега воспользовалась тем самым транспортом «Локхид-Митома», на котором меня сразу после выгрузки отвезли на виллу «Закат». Но когда я очутился в тускло освещенном чреве корабля, мне показалось, я опять вернулся в штурмовой отряд Корпуса чрезвычайных посланников, готовящийся к высадке в Зихикке. Все вокруг было таким же, как и тогда: Дэвидсон, с лицом, озаренным бледно-голубыми отсветами коммуникационного терминала, играл роль связиста; Ортега, распаковывавшая из рюкзака полоски пластыря и зарядные устройства, была санитаром. В проходе, ведущем к кабине, застыл скрюченный Баутиста, не находящий себе места от беспокойства, а ещё один не знакомый мне «ирокез» сидел за штурвалом транспорта. Наверное, на моем лице что-то отразилось, потому что Ортега, оторвавшись от рюкзака, пристально посмотрела на меня.
– Какие-то проблемы?
Я покачал головой.
– Так, немного ностальгии.
– Надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь.
Она прислонилась к переборке. В её руке первая полоска пластыря казалась лепестком, оторванным от какого-то светящегося изумрудного цветка. Усмехнувшись, я склонил голову набок, подставляя горло.
– Это четырнадцатипроцентная, – сказала Ортега, прилепляя холодную зелёную полоску мне к шее.
Я ощутил прикосновение чего-то похожего на мелкую шкурку, и тотчас же холодный поток хлынул по ключицам глубоко в грудь.
– Кайф.
– Так и должно быть, твою мать. Знаешь, за сколько эта дрянь ушла бы на улице?
– Вот они, маленькие радости службы в правоохранительных органах.
Баутиста резко обернулся.
– Это не смешно, Ковач.
– Родж, оставь его в покое, – лениво бросила Ортега. – Он в таком состоянии, что надо прощать неудачные шутки. Пойми, это нервы.
Я поднес палец к виску, подтверждая справедливость её слов. Ловко оторвав пластырь, Ортега отодвинулась в сторону.
– Три минуты до следующей, – сказала она. – Так?