Вихри Валгаллы
Шрифт:
И, по доступной мне логике, они должны были держать «в памяти» не только реально существующую Метавселенную, но и все ее реализованные и даже гипотетические варианты.
Невообразимо вроде бы. А с другой стороны, даже я сам, прожив на Земле какие-то тридцать с небольшим лет, ухитряюсь держать в полутора тысячах кубосантиметров своего мозга объем информации, достаточный для того, чтобы участвовать в моделировании альтернативных историй и довольно полно представлять схему всех знаний, накопленных человечеством, ну и, наконец, чтобы выступать в качестве партнера этих самых Держателей. При том что физический объем их личностей
Надо возвращаться, понял я, запомнив то, что удалось постичь. Где-то там, в бесконечно далеком и исчезающе маленьком рукаве одной из галактик, затерялось мое человеческое тело, и если я не успею его разыскать, то окажусь пленником Гиперсети навсегда, постепенно развоплощаясь. Заманчивая перспектива для буддиста, но для меня пока преждевременная. Неизвестно почему, но мне, уже приобщившемуся к Гиперразуму, хотелось обратно, как ребенку домой из пионерского лагеря. Хоть там и интересно, и море, и походы с кострами, и новые друзья, а дома провинциальный пыльный городок и неизбежная надоевшая школа, а вот тянет, иногда до слез. (Кстати, а это откуда, почему – провинциальный? Ведь я родился и всю жизнь прожил в Москве.)
Я начал стягивать свою бесконечно протяженную личность к единой точке и реконструировать алгоритм возвращения. Задача осложнялась тем, что существовало несколько равновероятных реальностей, возникших в результате не слишком компетентного и корректного вмешательства в игру Высших сил, и попасть в нужную, туда, где осталось единственно подходящее для бессмертной души смертное тело, было куда труднее, чем посадить реактивный истребитель на палубу авианосца в штормовом океане.
Совмещаясь с подходящей по характеристикам нейронной структурой, неведомым чувством я мгновенно понимал, что промахнулся, и «уходил на второй круг».
Тогда и возникали тревожные «звонки» несоответствия, которые включающийся мозг преобразовывал в кошмарные видения.
Себя настоящего я нашел лишь с четвертой попытки. Продолжая все ту же авиационную аналогию (с чего бы пришла на ум именно такая, ведь я никогда не был летчиком?), я понял, что посадка удалась, колеса схватили палубу и крюк зацепился за трос финишера. Обессиленно откинулся на спинку сиденья, разжал пальцы на мокрой от пота ручке…
До сих пор не могу сообразить, отчего именно из таких вариантов иных реальностей мне пришлось выбирать? Откуда в кошмаре появлялись демонические, угрожающие смертью или сулящие смерть роковые женщины? Не оттого ли, что в момент моего «ухода» с Земли последнее, что я видел, была как раз похожая, пугающе красивая Сильвия? И электронная эманация моей личности инстинктивно выхватывала из параллельных миров нечто сопоставимое? И что ж это за судьбы выпали моим аналогам в неведомых мирах? Не позавидуешь, пожалуй.
Однако то, что я увидел, очнувшись и открыв глаза, меня тоже отнюдь не обрадовало…
Пролог-2
…Пронесясь ураганом над Россией, заканчивался двадцатый год. И ураган, следует признать, был неслабый. Смешавший и перепутавший исторические реальности, геополитические закономерности, предположения и надежды одних и страхи других, коммерческие расчеты и прекраснодушные мечтания, а главное – миллионы и миллионы людских судеб во всех концах света, иногда настолько удаленных от центра событий, что там и слово такое – «Россия» мало кто слышал.
Начинался год если и не для всех приятно, то хотя бы объяснимо. Красные наступали на всех фронтах. Белое движение в Сибири, потеряв своего вождя, практически перестало существовать, лишь в Забайкалье пока держался атаман Семенов. Деникин еще сражался за Северный Кавказ, но положение его было почти безнадежным.
С точки зрения исторического материализма все происходило закономерно и единственно правильным образом.
И как-то сразу трогательное совпадение теории с практикой оказалось вдруг разрушено.
Зажатые в Крыму и не имевшие, казалось, ни малейших шансов не только победить, но хотя бы продержаться до зимы врангелевские дивизии внезапно перешли в наступление и за несколько недель нанесли Красной Армии поражение, сравнимое с тем, что она же потерпела двумя месяцами раньше на польском фронте. А как там все здорово начиналось! «Даешь Варшаву, даешь Берлин!» Еще бы чуть-чуть, и встал вопрос о советизации Парижа, Копенгагена и Амстердама. Однако – сорвалось. Поляки отчего-то вдруг оказали сокрушительный отпор, обратив в бегство одну и разгромив вторую половину армии вторжения. Возможно, именно там и начался очередной зигзаг истории. А вслед за этим и белый фронт от Каховки и Перекопа внезапно докатился до Тамбова, Курска и Смоленска.
Чудовищная, пятисполовиноймиллионная Красная Армия, состоявшая на две трети из насильно мобилизованных крестьян, военнопленных, профессиональных мародеров и отловленных заградотрядами дезертиров, кое-как стянутая обручами жестоких репрессий и вдохновляемая надеждой доделить наконец то, что еще оставалось в руках законных хозяев, бывшая как-то пригодной для наступления на вдесятеро слабейшего противника, после первых же нокаутирующих ударов стала разваливаться, как армия Спартака под ударами легионов Красса и Лукулла.
В недрах самой РКП, деморализованной не столько военными поражениями, сколько неясностью вопроса, кто за них должен отвечать, образовалось нечто вроде заговора, послужившего удобным поводом для первой в истории партии капитальной чистки, не идеологической, а самой что ни на есть физической, с массовыми арестами и не подлежащими обжалованию расстрелами, без учета заслуг и личностей, до членов Политбюро включительно.
Историкам еще долго предстоит выяснять, что чему предшествовало – заговор в партии удавшемуся покушению на Дзержинского или наоборот. Как бы там ни было, «железный Феликс» был убит выстрелом из снайперской винтовки в тот момент, когда он ехал из Кремля на Лубянку, сжимая в руках портфель с только что подписанными Лениным проскрипционными списками.
Как известно, на смену романтикам революции всегда и повсеместно приходят прагматики. Через двадцать лет или через несколько месяцев, в зависимости от обстановки.
Нашлась замена и рыцарю революции из числа его соратников, молодых, но уже вполне осознающих неразрывную связь интересов ведомства со своими личными интересами. Расширить согласованные с председателем Совнаркома списки подлежащих изъятию делегатов Х съезда партии на сотню-другую фамилий не составило труда, и к исходу следующего дня партийно-государственный переворот можно было бы считать свершившимся.