Вика в электрическом мире
Шрифт:
Я и сейчас ему ничего не сказала.
Да, сейчас он тут, рядом со мной, спит как младенец. Никаких угрызений совести. Класс! Завидую. А я вот все не могу заснуть. И пишу.
Вообще, почему я пишу? Зачем я веду этот дневник? Стало уже привычкой. Даже необходимостью. Наверное, так мне проще понять, что со мной происходит. Пока я пишу, все раскладывается по полочкам.
И вот сейчас я подробно изложу, как он снова оказался со мной. И пойму наконец, рада я этому или нет.
Так вот. Брожу я так, мешком пустым стукнутая, из комнаты в комнату, подвывая то магнитофону, то телевизору, как вдруг –
– А-а, – говорю я, – заходите, заходите, Виктор Алексеевич, милости просим. Чем обязаны?
Я думала, он скажет что-нибудь типа «не паясничай…» Или сходу начнет наезжать на меня: «С кем ты целовалась?!» Это было бы на него похоже. Но вместо этого он сказал:
– Прости меня.
Я слегка опешила, хотя сразу не остыла, конечно, и решила: «Сейчас он продолжит: «Я все тебе объясню…», а я тогда отвечу: «Ничего мне объяснять не надо…». Но и этого ничего не случилось. Он снова повторил:
– Прости.
И мы стояли, молча глядя друг на друга, а потом он повернулся и пошел вниз по лестнице. И тогда я позвала его:
– Постой.
… Короче, вечером после этой дурацкой сцены в театре у него состоялся очень крутой разговор с женой. Как я поняла, никогда раньше у них не было такой серьезной ссоры. В театре она видела, что девушка (я, то бишь) устраивает демонстрацию с поцелуем специально для ее мужа и дома спросила скорее шутливо, чем ревниво: «Что это за девица рисовалась перед тобой?» Он мог наврать с три короба. В конце концов, любая женщина склонна в подобной ситуации позволить обмануть себя, во имя сохранения мира и уюта. Но он не поддержал этой игры и выложил все, как есть. Не знаю, чего он этим добивался. Если хотел совесть свою очистить, то после этого он должен был вымаливать у нее прощение. А вместо того – собрался и ушел.
Прошлую ночь он провел у товарища – в кухне на раскладушке. Ко мне не пошел из гордости, хотя и знал, что я все еще одна, без родителей. А сегодня все-таки явился.
Может быть, он всерьез собрался уйти от нее? Тоже что-то непохоже. Во всяком случае, он никаких намеков на это не делает. К тому же я ведь уже знаю историю с его дочерью. Он не только любит ее, но еще и чувствует себя в какой-то мере виноватым в ее болезни (по его линии наследственность), и вряд ли у него хватит сил бросить ее. А если хватит, буду ли я рада, что он такой «сильный»? И станет ли он счастливым? Или он хочет часть груза переложить на меня? Выдержу ли я? Останется ли он прежним, не будет ли в своем поступке винить меня – осознанно или неосознанно. Буду ли я продолжать любить человека вечно мучимого угрызениями совести? А вдруг он не сумеет сделать выбор и будет бегать туда-сюда? Короче, вопрос цепляется за вопрос. А есть ведь еще и чисто бытовые проблемы. Где жить? На что? Как ко всему этому отнесется мама? Отец-то промолчит, а вот мама… Вопросы не дают мне уснуть. А он… Это называется, «забылся сном праведника».
Но объясниться нам все-таки пришлось. Не могла я просто так забыть, как он мне врал.
– А как я должен был себя вести? – восклицал он риторически. – Что касается моего вранья, то я просто не хотел тебя расстраивать. Перед «отъездом в командировку» я пообещал ей этот поход в театр,
– Ладно, но ты… Ты говорил мне, что у вас с ней нет ничего общего, а я видела…
– Если я играю роль мужа, я должен играть ее до конца. А что я при этом чувствую, это никого не касается…
– Это подло.
– Но так ей лучше. К тому же кто, если не я, выслушает ее? Кто хотя бы сводит в театр или в кино? Кто? Передо мной она ни в чем не виновата…
– А это подло по отношению ко мне. Зачем же тогда тебе я? Зачем все это?..
– Затем, что мне-то, мне хорошо только с тобой…
– А как быть мне? Об этом ты подумал?
После паузы Виктор ответил, понизив голос:
– Брось меня. Скажи, что не хочешь меня видеть. Мне будет больно, но я пойму тебя. Зачем тебе все эти сложности? Только сделай это САМА. А я отвечаю за себя, только за себя. В этом деле.
– Каждый за себя?
– В этом деле, – повторил он.
– И тогда ты вернешься к ней?
– Не знаю. Возможно. Только ведь если мне и раньше было тяжело, то теперь, когда она все знает, будет вдвойне.
– Значит, ты ушел совсем?
– Тоже не знаю. – Он начал слегка раскачиваться, как это делают при зубной боли. – Я хотел бы ответить тебе утвердительно, но для этого я должен быть уверен в себе. А я не уверен. Представь, каково это будет, если ты изо дня в день будешь ощущать, что я мучаюсь сознанием вины. И ты будешь тоже считать себя в какой-то степени виноватой в этом…
– Так будет?
– Да не знаю я, не знаю…
– И как же ты хочешь жить дальше?
– Не задумываясь о будущем. У меня есть сегодняшний день. Ты со мной. Женька (так зовут его дочь) еще ничего не знает. Ты и она – люди, которых я люблю больше всего на свете. И сегодня с вами все в порядке. Значит, сегодняшний день можно считать счастливым.
– А завтрашний?
– Думать о нем нет смысла. Все равно я ничего не придумаю.
– Выходит, как страус – головой в песок?
– Выходит. Но другого пути я не вижу.
– А как же она?..
– Моя жена? Да, мысль о том, как больно я сделал ей – мучает. Но – может, это самооправдание, а может и правда, только я очень надеюсь, что когда пройдет шок, она поймет, что и она тяготилась мной, что так будет лучше для нас обоих.
– Ты слишком много хочешь от женщины.
– Я ее знаю…
– Я тебя совсем не понимаю, – искренне возмутилась я, – совсем! На твоем месте я бы никогда не поступила так. Ты хочешь быть добрым со всеми, а на деле – со всеми злой. Не понимаю я тебя, не понимаю.
Он утвердительно качнул головой и сокрушенно, без тени бравады, произнес:
– Я тоже.
Из дневника Летова.
– Вы никогда не обращали внимания, Андрей, на то, что именно слабейшее на деле часто оказывается сильнейшим? – спросил Годи.
Высказывание это показалось мне одновременно и туманным, и банальным. В этом, в общем-то, он весь. Не единожды убеждался я и в банальности, и в беспринципности, и в аморальности этого человека, в полной несовместимости наших взглядов на жизнь, и все-таки я прихожу и прихожу сюда. «Зачем?» – думал я, а Годи, как обычно не замечал, или не хотел замечать, эмоций собеседника и продолжал: